Жар под золой - [97]

Надо бы, ах, как надо иметь партийный билет, никогда Баушульте с Хелен не окажут на ход дебатов такого влияния, чтобы завоевать для Франка большинство.

Осман, заметивший мое беспокойство, подошел к моему столику и тихо сказал:

— Пошли. Тихонько пошли.

И я последовал за Османом через зал.

Во дворе он меня завел в какую-то пристройку, доверху набитую садовым инвентарем и старой мебелью, отодвинул от стены два стула, и моему взгляду открылось небольшое, вроде бойницы, оконце. Указав на него, он произнес:

— Ты не можешь много видеть, но можешь слышать все. Прошлый год работал у Паяца — делал ремонт, поэтому знаю.

Много лет назад, когда пивная Паяца была небольшим крестьянским хутором, эта пристройка служила курятником. Оконце было узкое, через него, должно быть, влетали и вылетали куры до того, как Паяц перестроил сарай в зал заседаний, потому что у стены до сих пор стояла лесенка-насест. Стекло в оконце было замазано синей краской.

Чуть приоткрыв оконце, я смог заглядывать в зал и все прекрасно слышать. Франк как раз зачитывал ту бумагу, которую подписал по его настоянию Бальке.

Я видел примерно треть зала. Некоторые лица были так близко, что я мог по ним догадаться, какое действие производят на них слова Франка.

Я оглянулся. Осман исчез.

После выступления Франка не поднялась, как я того ожидал, буря, напротив, в зале стояла тишина, пугающая тишина. Непонятная.

Через оконце я мог видеть Баушульте. С виду он казался вполне спокойным, но я понимал, как он огорчен. Должно же что-то произойти, думал я с не меньшим огорчением, но тут Франк снова заговорил:

— Дорогие товарищи, вот, собственно, и все, что я хотел вам сообщить... Я созвал это собрание, чтобы принять на нем резолюцию, которую мы отправим в наш городской совет, чтобы приостановить снос Северного поселка... Вы только что слышали, с помощью каких грязных уловок дают ход действиям, которые потом называются благоустройством... Мы слышали, почему некоторые из депутатов так рьяно выступают за снос и возведение новых домов... То, что после сноса должно быть выстроено на освободившейся территории, не только не дает жителям никаких преимуществ, но, напротив, приведет к трехкратному повышению квартирной платы... Мы слышали, с каким презрением относятся к нашим гражданам те люди, которые кричат на всех перекрестках, будто они пекутся исключительно о благе тех же граждан... И если мы, дорогие товарищи, не хотим утратить доверие своих избирателей, мы должны беспощадно вскрывать случаи постыдных сговоров за спиной у наших граждан... Проект Северного поселка убедительно показывает нам, как некоторые депутаты используют свой депутатский мандат в целях личного обогащения. Дорогие товарищи, время не ждет! Мы должны поднять на борьбу другие низовые организации, не заботясь о том, как обыграет это наш политический противник...

И вот тут-то поднялся шум.

Я восхищался Франком. Его уверенностью, его убедительной речью. Я гордился им, да, я гордился своим другом.

— А как насчет нацистских флагов? — выкрикнул кто-то. — Об этом ты не сказал нам ни словечка. Уж верно, у тебя есть причины замалчивать эту историю.

— Газеты только о том и пишут, — выкрикнул кто-то другой.

И тут все начали перекрикивать друг друга, а Франк из обвинителя превратился в обвиняемого. Я же торчал в бывшем курятнике и готов был с досады рвать на себе волосы, потому что без партбилета в кармане ничем не мог помочь Франку. Господи, до чего же глупы, до чего косны эти людишки!

— Чего ты вообще хочешь?! — горячился один. — И хватает же у человека наглости уговаривать нас, чтоб мы выступили против своих же товарищей в городском совете.

— Да еще разъезжать по городу с нацистскими флагами, — подхватил другой. — Это просто неслыханно, это...

Мне впору было пролезть через оконце, но через него не пролезла бы даже моя голова. Я приказывал себе: кричи, Лотар, кричи, что есть мочи!

Черт подери! Именно сейчас, когда надо было поддержать Франка, я беспомощно сидел в курятнике и мог только слушать, как несколько горлопанов и политических тупиц, которые ничего не поняли и никогда ничего не поймут, своими криками зажимают ему рот.

Наконец я снова услышал голос Франка и снова восхитился его спокойствием.

— Товарищи, я не могу сказать больше того, что полиция сочла нужным сообщить прессе и что потом было во всех газетах... Товарищи, прошу вас хоть на минуту задуматься: мы говорим сейчас не о нацистских флагах, а о сносе Северного поселка, полноценного жилого массива, который будет принесен в жертву интересам наживы, причем сами жертвы и оплатят этот снос...

Снова шум, выкрики.

А когда спокойствие было восстановлено, опять выступил с настойчивым призывом тот человек, который потребовал перед началом собрания удалить из зала посторонних и которого я до сих пор ни разу не видел на собраниях.

— Товарищи, товарищи, — увещевал он, — до чего мы докатимся, если примемся таким вот манером вытаскивать на люди свое грязное белье. Коль скоро мы займемся стиркой, нам не понадобятся зрители, как не понадобятся и те, кто производит стиральный порошок. Наш председатель не должен был разъезжать по городу с нацистскими флагами, он должен был сперва поставить в известность нас, своих товарищей по партии, чтобы мы и в узком кругу, и в различных партийных инстанциях предварительно все обсудили... Это больше чем злоупотребление нашим доверием, ибо до чего мы докатимся, если впредь каждый из нас будет затевать постирушку на свой страх и риск? Тогда нам и партия больше не нужна... Председатель, который публично разъезжает с нацистскими флагами, нам не годится. Такому председателю следует уйти с поста.