Жар под золой - [15]

«Дал промашку, — подумал я. — Не так уж она глупа, оказывается».

— Ладно, все в порядке, — сказал я примирительно и вышел из конторы. Я почти ощущал спиной буравящий взгляд девушки.

В семь я забрал жену из библиотеки, помещавшейся в старом, построенном из песчаника здании. До самого дома мы не произнесли ни слова.

Клаудия подала на стол обед: гороховый суп с грудинкой и копченые колбаски. Суп я сварил еще вчера. Дочери осталось лишь разогреть его и колбаски — всего и дела-то.

Потом, конечно, последовал все тот же вопрос:

— Ну как... что-нибудь нашел?

Как меня оскорблял этот вопрос! За семь месяцев он превратился в избитую фразу, в нем не чувствовалось больше ни интереса, ни участия, ни беспокойства. Мне казалось, что я лишний. Я стал прислугой в своем собственном доме, меня терпели, не хватало только сделать отдельный вход для меня и поставить старую койку на чердаке.

— Был на одной стройке — ничего, ездил и в Бохум — тоже ничего, поздно явился.

— Значит, потерянный день, — безучастно заметила дочь.

— Ни один день не бывает потерянным, — возразила жена, читая газету. — Всегда что-то приобретаешь.

— Ты права, Хелен. Каждый день я приобретаю либо опыт, либо разочарование. Но от этого богатства я могу спокойно отказаться.

Мое возражение тоже было избитой фразой, которой мы обменивались между собой на бирже труда, когда приходилось долго ждать, пока какой-нибудь чиновник пригласит очередного безработного в комнату; мы разыгрывали из себя королей, миллиардеров, кинозвезд, изобретателей, которые явились сюда просто для развлечения, потому что не знали, как убить время, — мы богачи, которым ничего не надо, ибо у нас все есть.

— Не отказывайся от помощи, Лотар, — сказала жена, продолжая читать газету.

— Помощи? От кого? От твоей партии, в которой я состоял двадцать пять лет и которая меня выкинула только за то, что я участвовал в демонстрации вместе с коммунистами против повышения цен на городском транспорте, делал доброе дело, за то, что уселся вместе с другими на трамвайные пути, за то...

— Тебя выгнали не за это, а за то... — Жена отложила газету.

— За то, что я на собрании открыто сказал, что коммунисты правы... нельзя утверждать, будто это ошибочно только потому, что так заявляют коммунисты, — вот против чего я возражал... Ведь как получается: стоит в этой стране коммунистам заявить, что дважды два — четыре, и наши партии тут же распорядятся печатать новую таблицу умножения...

— Будь же благоразумным, Лотар, — резко перебила меня жена. — Назови, пожалуйста, хоть одну партию, где все бы шло как по маслу.

— Благоразумным? При чем тут это? Мне нужна работа, я не хочу в сорок пять лет отправляться на свалку, где всякий может окатить меня помоями!

— Ты еще не утиль, — вставила дочь.

— Очень остроумно, — заметил я.

— Я сегодня говорила с одним человеком из муниципалитета. Ты мог бы устроиться в городское транспортное хозяйство. Или в городское садоводство, дай лишь согласие...

— С транспортом не выйдет, Хелен, ты же знаешь, у меня водительские права третьего класса...

— Франк получил права второго класса всего лишь два года назад; ты еще не стар, ты хороший водитель, для тебя же это пустяк, ну заплатим за курсы, не обеднеем.

— И все? — Я с любопытством посмотрел на жену. — Хелен, ведь если ты через своих знакомых достаешь мне работу, значит, ее отбирают у кого-то другого, кому она полагается по праву... Или, может, я ошибаюсь? Тогда объясни мне толком: для меня там устраивают что-нибудь дополнительное или я тебя неправильно понял?

— Господи, как ты можешь так рассуждать! — воскликнула жена.

— Иначе не умею.

— «Cosi fan tutte», — изрекла дочь.

— Что это такое? — спросил я.

— Название оперы Моцарта по-итальянски. В переводе: «Так поступают все».

— Это хорошо! — воскликнул я. — Надо запомнить. Красиво звучит: кози фан тутте!

— Лотар, ну подумай, ведь так, как ты рассуждаешь, ни один разумный человек не...

— В сожалению, Хелен, к сожалению.

— Ну раз так, то можешь уже сейчас быть уверенным в том, что до конца жизни будешь торчать без дела и ждать по крайней мере до пенсии.

— Ага, значит, я бездельничаю! — крикнул я и вскочил на ноги. — А почему? Да потому, что из-за политики твоих партийных друзей я вполне законно вылетел на улицу через парадный ход, а теперь те же твои друзья собираются затащить меня обратно через черный. Зачем? Чтобы я опять стал членом их партии. Я вернусь, а они потом скажут: вот видите, мы вовсе не такие жестокие, тем, кто осознал свою ошибку, мы всегда готовы протянуть руку и заключить их в объятия...

— Не ори, ты не на стройплощадке! — истерически закричала Хелен.

— В моем доме, чтоб ты знала, я могу орать, сколько мне угодно...

— В нашем доме, — спокойно возразила Хелен.

Именно спокойствие, с которым она произнесла эту истину, поразило меня.

— Извини, — сказал я и вышел из кухни.

За дверью я услышал, как Клаудия сказала:

— Ты не должна была так говорить, мам, знаешь, как отец чувствителен в этом вопросе, ведь дом — его больное место.

— А о моем больном месте никто не заботится, меня можно ни во что не ставить... Вымой посуду, мне еще надо поработать, сроки поджимают.