Жар под золой - [13]

Грома, однако, не было слышно.

Пойду-ка завтра по отделам кадров, надоело выслушивать пустую болтовню на бирже труда. Скажу: хотите — берите меня, не хотите — не надо. Я, правда, по специальности каменщик, но способен на любую работу. Если потребуется, могу и торты печь...

— Простудишься здесь, — послышался за спиной голос жены.

Я даже не шевельнулся на шатком стуле, только подумал: «Господи, ну куда скрыться от собственного семейства, где можно побыть одному?»

— Будет работа, Лотар, обязательно будет, — сказала она. — Мы с голоду не умираем, я еще на службе. Забот у нас нет, разве что ты их придумываешь. Пойдем, — она тронула меня за плечо, — сыграем в канасту[4].

Я запер дверь в подвал снаружи, со стороны сада. Из-за живой изгороди, разделявшей наши участки, выглянул сосед.

— Долго гроза собиралась, — сказал он. — Отбушует и уймется, завтра будет хорошая погода.

Наконец послышались первые раскаты грома. Далеко-далеко.

— Надо надеяться, — ответил я соседу, которого, сам не зная почему, недолюбливал.

Из дома донеслись звуки пианино. Хелен, ждавшая меня у дверей террасы, сказала:

— Она сейчас кончит.

— Ладно уж, Хелен. Что вы со мной как с тяжелобольным обращаетесь! Чему суждено быть, того не миновать. Все лучше, чем мы насильно заставляли бы ее играть.

Я перетасовал колоду и раздал карты. По пятнадцать каждому.

— Что говорил Франк? — спросила жена.

— Сама понимаешь что. Конечно, счастлив, что опять работает.

— А что хотел от тебя Бальке?

— Предложил работу, — ответил я неохотно. Ее вопросы мне надоели.

— Ну а ты?

— Отказался. Даже не поинтересовался, что за работа.

— Бог с ним. Найдешь и без Бальке. Наверняка найдешь.

— Ну чего зря болтать, Хелен? Который месяц уже говорим об этом и только обманываем себя. Мне сорок пять, я никому больше не нужен, мужчины в моем возрасте бодливы, они не все терпеливо сносят, они перечат. Знаешь, когда-то давно один старик подручный сказал мне: вот помыкаешься года два без работы и видишь — ты перестал существовать для окружающих, на тебя уже смотрят просто как на бродячую собаку. Он это на себе испытал — в двадцатые годы пять лет был безработным. Теперь его уж могильные черви сожрали. Самосвал подал назад и опрокинул бетономешалку, беднягу и придавило. Вообще-то не его смена была, он сверхурочно вкалывал, никак не мог досыта наработаться: те пять лет у него в печенку въелись, не мог их забыть...

За окнами погромыхивало. Мне пришла хорошая карта: три джокера, значит, выложу три канасты, может, и одна чистая выйдет.

— И еще он говорил, — продолжал я, — что в черные дни надо заранее позаботиться о светлых. Не наоборот. Сам-то он ничего не скопил. Не успели беднягу закопать, как его старуха вышла замуж, за нашего тогдашнего десятника, был такой тощий и длинный как жердь... Вот что я хотел тебе сказать, Хелен, прости уж, если скучно было слушать.

— Ничуть не скучно, с удовольствием слушаю, давай рассказывай, под это хорошо играется.

— Завтра отправлюсь в город, буду стучать во все двери, буду втираться, набиваться... Ждать, пока биржа труда что-нибудь выудит, бесполезно.

Говорить жене о том, что на самом деле замыслил, я не стал.

Три канасты у меня действительно вышли.

* * *

Грозовой дождь, ливший много часов накануне, превратил стройплощадку в болото. Я шлепал, увязая в грязи по щиколотку и балансируя на проложенных по территории толстых досках.

Прораб, которого я отыскал в уже возведенном под крышу, но не отделанном здании, выразил сожаление:

— Ничего тебе не могу обещать. Сам знаешь, какие времена. Вот так-то... сколько ты уже без?

— Скоро восемь, — ответил я.

— Просто несчастье, — вздохнул он, — таких людей, как ты, гоняют словно бездомных собак, а тут лентяй на лентяе, гроша ломаного не стоят. Начинают кладку делать — все вкривь и вкось идет... Значит, тебе еще пять месяцев, и дадут пособие по безработице, все же кое-что.

— Утешение слабое. Еще дадут ли. Жена зарабатывает. Она служащая. Все зависит от усмотрения начальства, а каково это усмотрение, никто не знает.

— Да, трагедия... Служащая, говоришь? Вот бы кем надо было стать. Хорошо зарабатывает? — спросил он не из праздного любопытства.

— Две тысячи на руки, — ответил я. Мне было неловко говорить о жалованье Хелен.

— Если попадешь к усердному чиновнику, который хочет спасти государство, то он, может, и отвалит тебе марок триста, чтобы хоть соблюсти рамки приличия. И тут ничего нельзя возразить, так как к пособию по безработице никакие претензии законом не предусмотрены, Да что я тебе рассказываю, сам не хуже меня знаешь.

— Проработав тридцать лет на строительстве, зависишь от милости чиновника, — сказал я с горечью, удивляясь самому себе, что вообще говорю такое прорабу.

— Это называется... социальным правовым государством, — отозвался он. — Награждают лодырей, лежебок, всяких паразитов, которые боятся работы как чумы.

Прораб вдруг с интересом, не церемонясь, оглядел меня с головы до пят, будто сейчас только впервые увидел. По-дружески положив мне руку на плечо, он заявил:

— Все эти законы надо отменить, они служат только лодырям да иностранцам с их выводками, а тот, кто что-то умеет делать, ходит без работы... Если хочешь знать, с каким удовольствием я вытурил бы отсюда кое-кого... но закон, закон... Как твоя фамилия?.. Ах да, Штайнгрубер.