Жар под золой - [10]

— Франка нет... еще не вернулся... пошел куда-то договариваться насчет места, в какую-то экспедицию. Как будто должен получить работу... Дома с ним уже никакого сладу нет.

— Знаю, — сказал я, — Франк мне говорил. Вот я и пришел узнать, устроился ли он.

Габи пригласила меня зайти, но я отказался. О чем говорить, мы вообще с ней мало разговаривали. Когда я бывал у Франка, она молча сидела с нами, улыбалась и сосала карамельки. Запас их у нее, кажется, никогда не иссякал.

— Ну как старик? — спросил я, показывая головой на второй этаж.

— Спит, — ответила она тихо, — ночь прошла хорошо. Можешь заглянуть к нему, Лотар. Он всегда тебе рад.

— Завтра загляну.

Франк был навеселе и даже что-то напевал, когда я вошел в «Липу». Увидев меня, он вскочил из-за столика и бросился ко мне с распростертыми объятиями:

— Лотар, давай подсаживайся, я угощаю!

Раз уж Франк не торчал у стойки, а сидел за столиком, значит, стряслось что-то необычайное. Он пододвинул мне свой пивной стакан, наполовину отпитый.

— Пей, Лотар. — Язык у Франка уже заплетался. — хватит горе мыкать.... Я получил место. Завтра приступаю... Завтра начнется новая жизнь!

Мне было не до веселья.

Потом Франк принялся угощать пивом всех, кто был у стойки, приговаривая:

— Лакай, народ! Завтра будет засуха!

У стойки стояло шестеро. Но откуда у Франка деньги? Может, фирма выдала ему аванс? Маловероятно, предприятия сейчас скупятся на авансы. Не то что в прежние времена, когда подбрасывали деньжат, чтобы приманить и удержать людей. Теперь до первой получки надо отработать недельку. Времена изменились, и это прежде всего замечаешь по тому, как люди относятся к деньгам.

Четко помню, как я постепенно опьянел, поднялся и, опершись на плечо Франка, стал внушать ему:

— Иди домой, Франк, ты пьян... Тебе завтра на работу, ты должен быть трезвым... Ведь за рулем сидеть... нельзя, чтоб в первый же день от тебя сивухой несло, выгонят сразу...

— Завидуешь? У меня есть работа, Лотар, понимаешь, после семи месяцев! Понимаешь, что это значить?

Он смотрел на меня выпученными глазами, пытался еще что-то говорить, но не мог разжать губ. Тогда он поднялся и, шатаясь, вышел из зала.

Паяц за стойкой удовлетворенно поглаживал ладонями себя по брюху и ухмылялся, глядя вслед Франку.

До чего ж он доволен собой, позавидовать можно.

Некоторое время я еще посидел в одиночестве за столиком, и даже подтрунивания расположившихся у стойки посетителей не развеселили меня. Я думал лишь об одном: у Франка есть работа, а я не у дел, болтаюсь никому не нужный.

Тут ко мне подкрался Осман и заговорщически прошептал:

— Увидишь, я выиграю в лотерею!

— Проваливай, чертов муфтий, — прошипел я.

Затем я расплатился и пошел домой.

Свернув на нашу улицу, носящую красивое название Мариенкефервег[3], я увидел Франка у дома старухи Пфайфер: он сидел на тротуаре, прислонившись к фонарному столбу. Когда я подошел к Франку, он уставился на меня снизу осоловелым взглядом и, тяжело ворочая языком, спросил:

— Шпионишь за мной?

— Ступай домой, я провожу тебя.

— Чего я там не видал, жена — и ни одного ребенка. А мой отец уже три года дожидается смерти. Но Габи вбила себе в башку, что он должен жить вечно, чтобы она могла за ним ухаживать. Ну и люди, Лотар, разве это люди...

Я сел рядом, прислонившись к ограде палисадника. Я не сомневался, что Пфайферша торчит в окне и подслушивает. Старуха не спала никогда.

— А почему бы Габи и не быть вечной сиделкой у твоего отца, при той пенсии, что он получает? Я бы тоже за своим ухаживал, и на работу ходить не надо было бы.

— Завидно, да?! Завидно?! — заорал Франк.

Он вскочил и пнул меня в ботинок. Я тоже поднялся, держась за фонарный столб. Меня тошнило.

— Что, не правда?! — опять заорал Франк. — Завидуешь...

У меня язык еле ворочался, и я лишь возразил:

— Скажешь, не так?.. Отец твой получает больше тыщи, а жрет от силы на тридцатку в месяц... Что, не правда?..

— Зато кашляет в день тыщу раз. Попробуй-ка сам покашляй... Позавидовал...

Франк поплелся домой. Он жил в сотне метров отсюда.

Я направился к своему дому, на другую сторону улицы. Надоело слушать хихиканье Пфайферши.

Хелен уже лежала в постели и читала какой-то толстый роман. У нее на тумбочке всегда была кипа книг, без книжки она не засыпала.

— Напился? — спросила она.

Я повернулся и пошел вниз, на кухню. Усевшись в углу за стол, я взял с полки шариковую ручку, листок бумаги и начал вычислять: отцу Франка должны платить по марке каждый раз, как он кашлянет; в день он может кашлянуть тысячу раз, за месяц — умножаем на тридцать. Выходит, что ему недоплачивают. Чепуха, тысячу раз в день он не кашлянет, самое большее двести — триста. Тридцать пять лет подряд он за гроши ежедневно и ежечасно вдыхал породную пыль на восьмисотметровой глубине под землей, пока его легкие не забетонировались. Вот так людей постепенно доводят до смерти, а перед концом дают пенсию и в утешение говорят: он умер от профессионального заболевания. Брат Франка не пожелал взять отца к себе, опасаясь, что его трое детей через кашель заразятся от деда чахоткой, а потом позавидовал, что отцовская пенсия досталась Франку. Но Франку не хотелось, чтобы его в чем-нибудь упрекали. В тот же день, когда он забрал к себе отца, он открыл в сберегательной кассе счет, на который поступала отцовская пенсия. Брат Франка ничего не знал об этом счете.