Ниса заканчивает транспортировку овощей, которую папа и мама, я знаю, все равно заметили, и говорит:
— Серьезно, ты что нашел похожую историю в каком-нибудь журнале?
— Нет, я напишу эту в какой-нибудь журнал, — говорит Юстиниан.
— О, Юстиниан, — говорит мама. — Ты теперь и писатель? Я бы с радостью прочитала что-нибудь в твоем исполнении.
— Я занимаюсь всем известным человечеству творчеством. Даже скучными вещами. Шью лоскутные одеяла, к примеру, или оправдываю субъектно-объектное разделение, когда мне скучно в поезде.
Мама смеется, потом просит:
— Пожалуйста, продолжай, Юстиниан.
И хотя они слышали эту историю сначала от меня, затем от Нисы, а в начале вечера еще и от Офеллы, кажется, им все равно нравится. Никто из моих друзей не рассказывает об испытаниях, которые им пришлось преодолеть. Я хорошо понимаю, почему. Каждый из них нарушил волю своего бога ради нашей дружбы и нашей общей цели. Это вещи, о которых не говорят вслух, даже если все случилось понарошку. Наш маленький секрет. Их большая жертва.
Я благодарен им, и так хочу, чтобы у них все было хорошо.
Все совершенно не похоже на обычный прием гостей. Все улыбки — настоящие, смех громче, вилки звонче ударяются о тарелки. Офелла нервничает, но даже ее волнение радостное. Она множество раз повторяла мне, что никогда не думала оказаться за императорским столом, что не мечтала увидеть самого императора, что не знает, как одеться и как говорить.
Все оказывается простым и правильным, потому что сегодня все говорят, как хотят. Папа сказал, что мы справляем его второй день рожденья, и все сразу стало очень легко, все расслабились, как будто он произнес какие-то волшебные слова.
Все веселятся, а мама даже особенно, лихорадочно радостная, и мне кажется, что это оттого, что иногда она смотрит на Нису, и ее сердце бьется как-то иначе, чем всегда.
— Ниса, дорогая, — говорит мама, когда все устают восхищаться рассказом Юстиниана. — Ты ведь останешься еще на некоторое время? Нам бы так хотелось, чтобы ты погостила у нас. Мы рады, что Марциан нашел такую отважную девушку.
Я думаю, что теперь Ниса может ничего не скрывать, потому что все мы дома, как будто даже одна семья.
— О, — говорю я. — Раз мы все выяснили, я хочу сказать, что Ниса не…
В этот момент она целует меня в губы, быстро, почти по-дружески, но я понимаю, что мы все еще скрываем настоящую Нису.
— Не просто моя девушка, — заканчиваю я. — А прямо любовь. Вот.
— Но я тоже претендую на ее сердце, — говорит Юстиниан. Я хочу сказать, что в таком случае я собираюсь пригласить на свидание Офеллу, но тогда все получится совсем неловко, а мама с папой ничего не поймут.
Папа смотрит куда-то поверх нас, взгляд его блуждает, и в то же время кажется удивительно цепким.
— Думаю, сейчас подадут десерт, — говорит он. И все смеются, потому что ожидали чего-то совсем другого, какой-то серьезной, торжественной фразы, такое у него было лицо. Становится еще смешнее, когда десерт именно в этот момент и подают.
Офелла становится, словно девочка, которую впервые привели в магазин игрушек, когда видит, как пошатываются радужные пирамидки фруктового желе, как возвышается торт, покрытый шоколадной глазурью и сахарными жемчужинами, как сияют бока фруктов, и гребни взбитых сливок, как барашки на вершинах волн, украшают ягоды.
— Я просто обожаю сладости, — говорит она, а потом прижимает руку ко рту, словно у нее вырвалось нечто неприличное. Юстиниан смеется, но я толкаю его ногой под столом. Получается, правда, что задеваю и Атилию, так что она бросает на меня испепеляющий взгляд, ожог от которого мне приходится тушить мороженым. Мороженое вкусное, шоколадное, так что, в конце концов, оно того стоило.
Мама говорит:
— Сладости, это чудесно, дорогая. В мире не так много вещей, способных с ними сравниться.
Офелла как будто даже напугана тем, что к ней обращается императрица, и мама вдруг говорит вещь личную, которую в другой обстановке никогда бы не произнесла.
— Я знала твоих родителей, — говорит мама. Голос у нее становится задумчивый и нежный, таким она обычно говорит только со мной или Атилией. — Твоя мама была младше тебя, когда мы с ней познакомились. Она была чудесной, очень непосредственной, и многому меня научила.
— Я тоже ее знал, — говорит папа. — Она жила здесь некоторое время, с нами.
— Да, — говорит Офелла, и впервые за вечер она кажется очень спокойной. — Мама говорила мне о вас обоих. Я, если честно, считала, что она выдумывает. Вы были героями моего детства. Это удивительно, как будто я увидела персонажей из сказки.
И, испугавшись своей откровенности, Офелла принимается разделывать на полосы радужное желе в тарелке.
— Тогда, — говорит папа. — Тебе совершенно не нужно стесняться нас. Мы старые друзья твоей мамы, чьи приглашения на праздники она упорно игнорировала почти десяток лет.
— Потому что они выглядели жутко, Аэций, — говорит мама.
— Я просто писал, что знаю, где они живут и хочу их увидеть.
— Да, — говорит Офелла. — Из-за этого нам пришлось несколько раз сменить место жительства.
И тогда они все втроем смеются, и я думаю, как же удивительно, что Офеллу связывает с моими родителями мне незнакомое прошлое. Удивительно и чудесно, как могут быть переплетены человеческие судьбы, словно гирлянды у меня над головой. Они мигают разноцветными огоньками, цепляются друг за друга сосудами проводов и делают мир чуточку ярче.
