Зеркало идей - [5]

И наоборот, в душе человек моется стоя. Прозрачная вода хлещет его по плечам и гонит навстречу новому дню с его трудами и заботами. Он энергично скоблит себя куском мыла, растирается, как спортсмен на разминке. Ему интересно собственное тело. Он не прочь поглядеть на себя в зеркало.

В идеале душ — это горный поток, рожденный в белизне вечных снегов, водопад, срывающийся со скалы в долину. Реклама минеральных вод охотно играет на этой мифической силе и чистоте. Испил такой воды — и точно промылся весь, окрестил себя изнутри. Ведь бегущая из-под душа чистая вода обретает значение крестильной. Иоанн Креститель крестил Иисуса в водах Иордана — но, как показывает иконография, не погружением, а омовением. Под душем грешник смывает с себя скверну и возвращает своему телу первородную невинность. Именно за чистотой — со всем ее нравственным ореолом — и гонится человек, вставая под душ; для купальщика, принимающего ванну, это дело десятое.

Вы, конечно, уже и сами догадались: с точки зрения политики, душ находится слева, ванна — справа.

Слоны

Краснеющий песок, пылающий от века,

Как мертвый океан, на древнем ложе спит;

Волнообразными извивами закрыт

Медяный горизонт: там область Человека.

Ни звука; все молчит. Пресыщенные львы

Попрятались в горах лениво по пещерам;

И близ высоких пальм, так памятных пантерам,

Жирафы воду пьют и мнут ковер травы.

И птица не мелькнет, прорезав воздух сонный,

В котором царствует диск солнца, весь в огне.

Лишь иногда боа, разнеженный во сне

Лучами жгучими, блеснет спиной червленой.

Но вот, пока все спит под твердью огневой,

В глухой пустынности, — пески, холмы овраги, —

Громадные слоны, неспешные бродяги,

Бредут среди песков к своей стране родной.

Как скалы темные, на сини вырастая,

Они идут вперед, взметая красный прах,

И, чтоб не утерять свой верный путь в песках,

Уверенной пятой уступы дюн ломая.

Вожак испытанный идет вперед. Как ствол

Столетний дерева, его в морщинах кожа,

Его спина на склон большой горы похожа.

Его спокойный шаг неспешен и тяжел.

Не медля, не спеша, как патриарх любимый,

Он к цели избранной товарищей ведет;

И, длинной рытвиной свой означая ход,

Идут за вожаком гиганты-пилигримы.

Их сжаты хоботы меж двух клыков больших;

Их уши подняты, но их глаза закрыты…

Роями жадными вокруг жужжат москиты,

Летящие на дым от испарений их.

Но что им трудный путь, что голод, жажда, раны,

Что эти жгучие, как пламя, небеса!

В пути им грезятся далекие леса

И финиковых пальм покинутые страны.

Родимая земля! В водах большой реки

Там грузно плавают с мычаньем бегемоты,

Туда на водопой, в час зноя и дремоты,

Спускались и они, ломая тростники…

И вот, с неспешностью и полны упованья,

Как черная черта на фоне золотом,

Слоны идут… И вновь недвижно все кругом,

Едва в пустой дали их гаснут очертанья.

Леконт де Лиль[5]

Ива и ольха

Любая растительность в точности отражает среду, которую населяет, — вернее говоря, обводненность этой среды. В странах, обильных теплыми водами, произрастают сочные травы, в пустынях — колючие кустарники, в холодных и влажных регионах — мхи.

Что ольха, что ива растут близ воды, но воды эти совсем не схожи по духу. Ольха — древо мертвых и печальных вод. Ольха, чернеющая в тумане, — вот единственная вертикаль северных равнин. Ее время года — осень, рыба — карп, немой обитатель илистых заводей. Она отдает предпочтение торфяным и болотистым почвам. Ольховая кора — если прибавить к ней железные квасцы — дает черный краситель, который используют в шляпном деле. Из ольхи получается лучший древесный уголь. Кора ольхи — известное вяжущее средство.

Ольха вошла в поэзию и музыку благодаря Гёте и Шуберту. Но все началось с недоразумения. Иоганн Готфрид Гердер, собиратель скандинавских преданий, переложил на немецкий язык легенду о короле эльфов, крадущем детей. Своим содержанием этот «Elfenkönig»[6], пожалуй, и не привлек бы внимания Гёте. Но поэт случайно прочел «Erlenkönig» (ольховый король), и его воображение разгорелось при мысли об этом зловещем дереве. Гёте посвятил ему свою знаменитую балладу, которую спустя несколько лет положил на музыку Шуберт.

В отличие от ольхи, ива купает корни в прозрачных реках. Это древо живых и певучих вод. Его время года — весна, рыба — форель, которой Шуберт посвятил один из своих самых известных квартетов. Тем не менее ива тоже по-своему связана со смертью. Вошло в традицию сажать над могилой плакучую иву. Но в том, как сбегают вниз ее легкие ветви, видишь скорее тихую, светлую грусть. Воплощением такой смерти можно назвать Офелию (из шекспировского «Гамлета»). Отчаявшись, она бросается в реку, но смерть ее благозвучна, благоуханна: над водой струится тихий напев, по воде несет теченьем цветы.

Ива подарила человеку лекарство на все случаи жизни, секрет которого до сих пор ставит медицину в тупик: это ацетилсалициловая кислота, больше известная как аспирин.

Лесной царь[7]

Кто поздний верховый под ветром ночным?

То едет отец с малюткой своим.

Он мальчика верною обнял рукой,

Его прижимает и греет собой.

— Сынок мой, что жмёшься ты, взоры вперя?

— Отец, иль не видишь ночного царя?

Лесного царя, что в короне, с хвостом?