Земные заботы - [38]

— А вдруг так и есть? Это ведь ужасно.

— Да брось ты. Ведь даже здесь, в патологии, где лежат с разными осложнениями, и то, по их словам, почти все рожают нормально.

— Мало ли что они говорят. Я им не верю. — Мария откидывает назад волосы и продолжает: — Может, это и правда, что почти все роды проходят нормально. Но ребенок-то при этом не обязательно нормальный. Этого они тебе никогда не скажут. Потому что люди сами не хотят знать правду. Я уверена: если кто и спросит, ему ответят, что такой статистикой не располагают. — Она смотрит в окно на крупные пушистые танцующие снежинки. — Они не говорят таких вещей, чтобы мы не боялись.

— Само собой. Их задача ведь не в том, чтобы запугать нас до смерти. Наоборот.

Они в молчании смотрят друг на друга. Силуэт Марии четко вырисовывается на фоне белесого зимнего неба за окном. Были бы у нее часы! До чего же неудобно, что она никогда точно не знает, который час.

Она кладет руку на высокую стопку книг на тумбочке у Сигне. Просто удивительно, как мало сама она прочла за то время, что находится в клинике.

Мир за стенами клиники — реальный мир — проникает сюда лишь в виде газет, журналов и книг. Он словно процеживается сквозь эти фильтры, прежде чем дойти до пациентов патологического отделения, до их сознания. Впрочем, и газеты-то здесь не читают. Их покупают, пробегают глазами заголовки, но не читают. И непрочитанные книги стопками складываются в отделении. Пациентки не могут заставить себя сосредоточиться. Они либо болтают, либо дремлют, либо смотрят телевизор.

Действительность остается за порогом. Здесь властвует совсем другая действительность.

— Как ты думаешь, — говорит Мария, глядя Сигне прямо в глаза. — Есть ли хоть какая-то реальная возможность умертвить своего ребенка? Если ты захочешь.

— Ты имеешь в виду — если ребенок неполноценный?

— Да.

— Я частенько об этом думала. И по-моему, вряд ли можно это осуществить, поскольку такого ребенка сразу же отправляют в отделение для новорожденных. А там он под постоянным наблюдением. — Сигне легонько дергает себя за волосы. — Остается только надеяться, что он сам умрет. Ну и можно, конечно, рискнуть поговорить с врачами.

— А еще можно задушить его одеялом. — Мария умоляюще смотрит на Сигне.

Сигне невольно бросает взгляд на закрытую дверь.

— Или простудить его, когда вернешься домой, — продолжает Мария.

— Да, если у тебя хватит духу.

— Или утопить в ванне. Ведь сколько их так погибает каждый год. В прежние времена убогих детей убивали. Или просто выбрасывали. Не вижу, что в этом плохого. Испокон веку женщины умерщвляли своих младенцев. И по-моему, они имеют на это право.

Сигне смотрит на Марию. Я старше ее, думает она, я должна попытаться отвлечь ее от этих мыслей. А то это плохо кончится.

Она минутку медлит, потом говорит:

— Не забывай, Мария, что к ребенку привязываешься все больше и больше с каждым прожитым часом, даже если ребенок совсем плохонький. Так уж установлено природой, наш долг — оберегать свое потомство.

— Значит, убивать надо сразу?

— Да, я в этом убеждена.

— А если такое здесь случится, как ты думаешь, они сообщат в полицию? — Лицо у Марии нервно подергивается.

— Я все-таки сомневаюсь. Не думаю, что они так сделают. Но все зависит от обстоятельств…

Сигне наполнила пластмассовые стаканы. Немножко влаги плеснулось на «Информашон», расстеленную на тумбочке.

— Но если уж кто-то собрался с духом и решил лишить своего ребенка жизни, ему стоит подумать и о возможных последствиях.

— Как можно загадывать так далеко вперед!

— Потому что того, кто убил человека, замучат укоры совести. Не каждый способен это вынести.

А за окном все танцуют снежинки. Кажется, что их поддерживает ток теплого воздуха, а то вдруг почудится, что это пух из подушки кружится в вихревом потоке.

— Ты все-таки послушай меня, — не отступает Мария. — Допустим, у тебя родится совсем уж неполноценный ребенок, так разве нельзя просто взять и сказать, что он тебе не нужен? Само собой, они сделают все, что в их силах, чтобы убедить тебя признать ребенка. Правильно? Конечно. Они и не могут поступить иначе. — Она сжала руку так, что пальцы захрустели. — Но если ты понимаешь, что такой ребенок испортит тебе всю жизнь, тогда, я считаю, именно ты, как мать, имеешь право убить ребенка.

Рука со стаканом красного вина замерла в воздухе.

— Ну да, но… — Сигне старается собраться с мыслями — Но ведь может так получиться, что именно этот ребенок станет для тебя самой большой радостью. Что ты станешь любить его больше всех на свете — даже если он, к примеру, будет слабоумным.

— Но разве это та любовь, на которой разумный человек станет строить свою жизнь?

— Да откуда ты знаешь, на каком основании можно разумно построить свою жизнь? — с удивлением спрашивает Сигне. На верхней губе у нее темная полоска от красного вина.

Мария выпрямилась.

— Я хочу жить как свободный человек. И я, черт возьми, имею на это право. Хотя я прекрасно знаю, что индивидуальная свобода, в которую нам предлагают поверить, всего лишь один из мифов буржуазного общества. Но я хочу работать, хочу видеть, что происходит вокруг, хочу иметь друзей — в общем, хочу жить полноценной жизнью, реализовать себя — так, что ли, это называется? И скажи мне честно, разве большинство мужчин — в том числе и отцов — не оговорили бы себе такое право?