Земные заботы - [223]

Может, блудница потому и не была наказана, что Иисус считал блуд скорее несчастьем, чем преступлением? С точки зрения закона это и в самом деле не преступление, хотя люди расходятся, разъезжаются, расстаются. Иисус знал, что несчастье — само по себе наказание.

Я еду и слушаю соловьев. Интересно, легла ли Карин? Для детей случившееся — то же самое, что для всех нас была бы война, настоящая война. И все-таки странно. Во время войны или какой-нибудь другой опасности — болезни или чего угодно — каждый знает, что должен сам справиться со своей бедой, должен приложить все усилия и выкарабкаться, у многих это получается. Если человек упадет в воду и будет знать: не выплывет — значит, утонет, он сможет проплыть столько, сколько никогда не проплывал раньше, достаточно вспомнить, что в экстремальных условиях люди проявляют порой выносливость и жизнеспособность, удивляющие их самих. Но когда рушится дом, семейный очаг, стараемся ли мы любой ценой предотвратить этот крах? Да или нет? Или мы видим бревно только в глазу у другого?

Я ведь и сама тоже не прилагала никаких усилий, чтобы сохранить свою семью. Мне тогда казалось, что спасать нечего. Я считала, что если наш брак погибнет, то это будет к лучшему, что в этом и есть спасение. Что гибель принесет покой. Я действительно так думала. А теперь знаю, что это было заблуждением.

Бу тоже думает, что поступает правильно. Он считает, что терпеть незачем. И Карин считала, что поступает правильно, отказываясь от борьбы за свои права. Глупо думать, что кто-то другой должен бороться за твои права. Ведь твоим голосом никто петь не будет. Это невозможно — у каждого свой голос.

Щелкает соловей, и я вздыхаю.

Я тоже допустила ошибку, только как раз обратную: я думала, что смогу бороться за Гун.

Раньше я была плохим примером для подражания, но теперь, после всех своих ошибок, мне кажется, я могла бы поделиться кое-каким опытом, однако Карин заявляет мне, что мы со Стуре только ссоримся, и не видит, как хорошо мы ладим. Она мне не верит и себе тоже, она верит только Бу, хотя прекрасно знает, что как раз ему-то верить не следует. Я хочу верить, я должна ему верить, говорит она. Сколько раз она повторила это хотя бы сегодня.

Впереди на дороге что-то лежит, и я торможу. Медленно проезжаю мимо и вижу, что это барсук. Бедняга. Проехав еще несколько метров, машина останавливается, я разворачиваюсь и еду обратно. На дороге пусто и тихо, летний вечер. Я вылезаю из машины и подхожу к барсуку, я боюсь, что он зашевелится, но он лежит неподвижно. Ему год, не больше. Он безупречно красивый, только мертвый, у него пушистая серая шкурка. Я беру его за заднюю лапку, разглядываю ступню, она нежная и пухлая, как ручка у Эвы. И бросаю его в канаву, заросшую цветами. Как сказать, эта смерть была достойная или недостойная? Стоит торжественная тишина. Надо ходить гулять по вечерам, особенно летом, сейчас одиннадцать. Какая тишь! А меня гложет тревога.

Этот барсучок мне помог. Так бывает, вдруг что-то поможет, но не всегда. Я немного успокоилась, хотя казалось бы, при чем тут бедный погибший барсучок, но тем не менее это так. Ладно, думаю я, будь что будет, мы со Стуре всегда рядом с ней. Стуре, конечно, может отремонтировать дом, но не с такими трещинами. Наладить свой дом ей придется самой. Только захочет ли она? И захочет ли Бу?

Тяжелая ноша жизни врезалась им в плечи, я знакома с этой ношей и называю ее либо отвращением, либо усталостью, но я понимаю, что она неизбежна, а вот они еще думают, что им ничего не стоит сбросить ее с себя. Карин считает эту ношу несправедливой — ведь она так старалась угодить Бу, так верила ему, опиралась на него. Что думает Бу, я не знаю, но он все послал к черту. И все это обрушилось на голову детям.

Наконец-то я дома после этого бесконечного дня, я будто попадаю в рай, я вижу озеро, отражающее звезды и потому мягко мерцающее, как керосиновая лампа, и в самом деле чувствую себя как в раю. Вижу наш дом с освещенной верандой, Стуре зажег свет, чтобы было уютней. Я люблю наш дом не меньше, чем люблю Стуре. Дом — это все. У беженцев нет дома. Такого, в котором они могли бы ходить в темноте, не задевая за мебель.

Я чищу зубы, ложусь и начинаю рассказывать. А Стуре говорит, что он таки разыскал Сив и видел эти жалюзи, двое с передней стороны дома и двое сзади.

— Не понимаю, зачем ей жалюзи с задней стороны, которая смотрит на север? Видно, Бу хотел шикануть.

21

Пришла открытка из Франции от Ёрана и Ингрид — они там «едят и пьют в свое удовольствие», а по дороге домой заглянут к нам, надеются, что у нас все в порядке.

Конечно, все было бы в порядке, если не считать Чернобыля, закопанных в землю оленей и лосей, бомб, угонов самолетов, СПИДа, которого так боится Оссиан, хламидий, ну и кое-чего еще, а также Гун и Карин. Да заодно уж и грозы, у нас тут такая гроза прошла!

Трудно понять людей, которые жалуются, что вокруг ничего не происходит. Ну хоть бы что-нибудь случилось! Гун тоже любит так говорить. Интересно, чего они ждут, если им мало того, что происходит? Приглашения на королевский обед или они надеются выиграть кругосветное путешествие, в которое им некогда будет поехать? Или, к примеру, незамужняя девица надеется в один прекрасный день, придя домой, обнаружить у себя в постели мужчину приятной наружности? Я бы в таком случае предпочла Алека Гиннеса, случись ему оказаться в наших краях, или лорда Питера, будь он реальное лицо, не отказалась бы и от нашего министра финансов, найдись у него свободная минута, он кое-что соображает. Но вообще-то я считаю, что событий у нас происходит больше чем достаточно. Правда, на взгляд Ёрана и Ингрид, наши события — это, конечно, сущая мелочь. С отдаленного расстояния да еще через призму среднестатистических данных многое может показаться несущественным. Я прекрасно понимаю, что лет через десять я уже иначе буду смотреть на Карин, на Гун, на долг Густена, — все то, в чем я сейчас варюсь, впоследствии превратится в жизненный опыт, но пока это еще не стало опытом и я не могу относиться к этому спокойно. Трехлетнему ребенку пригорок кажется горой, а в тринадцать он видит, что это всего-навсего пригорок. Но ведь когда-то этот пригорок был горой!