Земля родная - [20]

В гневе

          песней стала быль.

Будто вымер пленный Киев

В черном пламени-дыму,

В переулки городские

Нет прохода никому.

Огневые ветры дуют…

…На горелом пустыре,

Чью-то старую, седую

Мать пытают на костре.

Дюже бабка виновата

Перед гадами была,

Бабка смолоду когда-то

Коммуниста родила.

Вырос в битвах невредимый,

Изо всех душевных сил —

Крепче матери родимой

Только Родину любил…

…Сохнут с жару капли слез,

Палачи ведут допрос:

— Укажи, старуха, честно,

С кем он связан, где хранит,

Как взрывает повсеместно

Большевистский динамит?..

То за сердце пламя тронет,

То колени обоймет…

Мать ни слова не проронит,

Мать ни шагу не шагнет.

…Долог век, короток суд,

Мать по Киеву ведут.

Вдоль по улицам паленым,

Битым камушкам каленым,

По майданам, по посадам,

По днепровским берегам,

Под сыновним, может, взглядом,

Невидимым для врага.

Может скажет бабка слово,

У несказанных ворот,

Может самого родного

Перед смертью позовет.

И тогда, никак ни волен,

В горе справится с собой,

Сам из сказки выйдет воин

На убой —

          в открытый бой.

       Долог день, короток суд,

       Мать по Киеву ведут.

       Стража — слева, стража — справа,

       Только шаг неровный тих,

       И не стынет след кровавый

       На широких мостовых,

       Да багровою листвою

       Опадают с высоты

       Над головушкой седою

       Обожженные сады.

       Только кровь горит над бровью

       В цвет багрового листа,

       Только гневом и любовью

       В муке скованы уста.

А уж ночь, такая ночь —

Никому дышать невмочь.

В Минске — виселицы строят,

В Курске — кровь, как воду, льют,

На Дону — живых хоронят,

Мертвым смерти не дают…

       Но встает,

                 как жизни рада,

       В бой за Родину свою,

       Невидимая громада,

       Смертью смерть поправ в бою.

1942—1957 гг.

И. Козин В БОЯХ ЗА РОДИНУ

Была ветреная апрельская ночь. По небу, чуть-чуть начавшему светлеть, плыли рваные облака. Где-то впереди погромыхивали взрывы.

Измотанные боями и длинными переходами бойцы шли на запад. Горько было смотреть на израненную землю, но радостно было то, что они наступали. По рядам шепотом пронеслось: «Днестр!» Он предстал перед глазами — широкий, полноводный, серый. Свинцовые волны сердито бились о берег. Солдаты всматривались в темноту, стараясь разглядеть ту сторону, где был враг.

— Широк!.. — чуть слышно проговорил кто-то. Было прохладно, но костров разводить не полагалось.

Нельзя было даже курить.

…Лейтенант Кузнецов, как и все, не спал несколько ночей. Усталость давала себя знать. Едва присев, он сразу окунулся в дремоту. В тревожном полусне поплыли далекие, милые сердцу картины.

…— Ну так как, дальше будешь учиться, или?.. — однажды спросил отец за ужином.

Георгий ждал этого разговора, но все-таки растерялся. Школьная жизнь была, конечно, не плохой. Но друг Георгия Лешка Рагозин после семилетки пошел работать на завод и теперь рассказывал всякие интересные вещи. Шел он с завода всегда чумазый, но важный.

Лешка подбивал Георгия:

— Иди к нам. Поработаем, а потом на инженеров махнем учиться. Доверия, понимаешь, тогда больше будет…

…Словом, Георгий ответил отцу:

— Хочу на завод.

Так началась его трудовая жизнь.

…А вот другая картина. Июньская теплая ночь. Во всю цвели сирень и черемуха. Георгий и Наташа — светловолосая голубоглазая крановщица — долго бродили по притихшим улицам Копейска. Высокие терриконы дышали жаром. Уже горела на востоке заря, уже заспешили к магазинам машины с хлебом и продуктами, а они все бродили и говорили, говорили.

— Вот еще год проработаю слесарем и пойду… Знаешь куда? В техникум, в машиностроительный.

— А мне, Гоша, страсть Москву посмотреть хочется. Большая, наверное. Если мама отпустит, в отпуск поеду. Поехали, а?

Расстались, когда было уже совсем светло. Георгий спал счастливым сном. Вдруг сквозь сон до слуха донеслись всхлипывания матери, успокаивающий бас отца. Георгий силился проснуться, но не мог. К койке подошел отец и тронул его за плечо:

— Вставай, Георгий, война.

Он открыл глаза, еще не совсем понимая, чего от него хотят. Потом до сознания дошел смысл этого страшного слова. Он сел и, глядя на отца, переспросил:

— Война?

— Война, сынок. С германцем.

В армию Георгия сразу не взяли. «Молод еще», — сурово сказал капитан в военкомате. Георгий работал слесарем, работал по две, а иногда и по три смены.

И вот август 1943 года. Вокзал. Заплаканная мать обнимает, целует. Георгий успокаивает ее, легонько отстраняет от себя, а она ухватилась за шинель и не отпускает…

…— Да проснись же ты, — услышал он простуженный голос соседа, который тащил его за шинель. — В штаб тебя вызывают.

Георгий очнулся. Небо совсем посветлело, и по нему все так же плыли рваные облака. Все так же бились о берег волны Днестра. На противоположном берегу его теперь можно было различить окопы и траншеи противника.

Разговор в штабе был недолгим. Георгию Кузнецову приказали подготовить группу в 6—7 человек, переправиться через реку, занять на том берегу окоп и держать его, обеспечивая форсирование реки всем полком. Георгий отдал честь, повернулся кругом и хотел идти, но седой командир полка остановил его.

— Вам сколько лет? — неожиданно спросил он.