C Фёдором Антоновичем судьба свела меня в Магадане. Вернее, не в Магадане, а по дороге из аэропорта в город. Расстояние там километров пятнадцать. Дорога крутится меж горбатых сопок и каменистых осыпей, по обочинам её через каждые сто — двести метров торчат высокие шесты с привязанными у верхушек пучками еловых веток. Бригады аварийщиков по этим шестам после пурги находят полотно дороги. Шоссе в тех краях зовётся трассой, а метели бывают сильные и долгие. У шофёров на случай непогоды в кабине всегда припасены печурка и дрова. Но когда я прилетел в Магадан, погода была хорошая. После короткой предвесенней оттепели ударил мороз при чистом, ясном небе.
В машине нас было трое: шофёр, я и сумрачный, спокойный мужчина в кудлатой меховой шапке.
Шофёр рассказывал всякие страшные истории, связанные с гололедицей, и обещал показать место, где утром того дня перевернулась в кювет полуторка. Но оказалось, что тормоза нашей «Победы» работают плохо, и притормозить у места утренней аварии шофёру не удалось.
— Ничего, — успокоил он нас, со скоростью в шестьдесят километров выходя на очередной вираж. — Без тормозов в гололедицу даже лучше. Газком оно безопасней работать. От тормозов и все неприятности. Тормознёшь, занесёт и…
— Высечь бы тебя, — мечтательно сказал мой попутчик.
Шофёр обозлился, долго ворчал и поругивался. Но мужчина в кудлатой шапке ничего больше не говорил. Только на вопрос: не в милиции ли он работает, ответил, что нет, не в милиции. Простой ихтиолог, специалист по лососю.
Уже вблизи города на пустынном шоссе впереди нас показалась точка. Она двигалась не прямо, а зигзагом, от обочины к обочине. Точка оказалась мотоциклистом. Очевидно, он был здорово пьян. Позади мотоцикла на длинном кожаном ремне волочилась по обледенелому гравию собака. Её веером раскатывало по дороге, и обогнать мотоциклиста удалось не сразу.
Когда он всё-таки остался позади, и шофёр хотел прибавить скорость, ихтиолог тронул его за плечо и попросил остановить машину.
— И чтобы тормоза сработали, дружище, — морщась, как от боли, сказал он.
Тормоза сработали. Ихтиолог выбрался из машины и, прихрамывая, пошёл навстречу мотоциклисту. Тогда я впервые заметил, что он хромает.
Я вылез тоже. Солнце уже опустилось за сопки. Чахлые, редкие ели на их склонах не отбрасывали теней. Всё было очень тихо вокруг. И в этой тишине особенно неприятно звучал нарастающий треск мотоцикла. Мотоциклист что-то орал широко открытым ртом.
— Стой! — крикнул ихтиолог, продолжая идти прямо на него. — Стой! — и раскинул руки в стороны.
Мотоциклист притормозил, скользя сапогами по дороге.
— Чего под машину прёшься?..
Ихтиолог шагнул вперёд, ударом кулака сшиб руку мотоциклиста с руля, перехватил акселератор и сбросил газ. Мотор заглох. Мотоциклист опешил. Здоровая сизо-красная морда его качнулась вниз, к рулю.
— У вас ножа нет? — спросил меня ихтиолог. Я достал перочинный ножик.
— Грабят! — завизжал мотоциклист, соскочил с машины и кинулся с дороги под откос, увязая в снегу по пояс.
— Обрежьте повод у собаки, а я бензин из бака спущу, — сказал ихтиолог. — Если дальше поедет — или сам угробится, или других угробит.
Пёс лежал на боку. Он вздрагивал и скулил. На лапах, брюхе шерсть пропиталась кровью, забилась снегом, свалялась и обмёрзла. Один тусклый глаз следил за нами. Другой заплыл опухолью. Это был большой пёс, помесь овчарки с лайкой. Я перерезал упряжечные лямки у него на груди. Ихтиолог быстро и ловко ощупал рёбра и лапы. Кости были целы.
— Возьму собаку, — буркнул ихтиолог.
В первой же городской аптеке мы обмыли пса тёплой водой, выстригли на пораненных местах шерсть, залили их йодом и перебинтовали всего пса вдоль и поперёк.
Так состоялось моё знакомство с Фёдором Антоновичем. Пса окрестили Маг — три первые буквы Магадана.
Второй раз мы встретились в Петропавловске. Фёдор Антонович был там проездом. Я пригласил его к себе на судно ночевать. Но ни я, ни он в ту ночь не спали. Спал только Маг, по северной собачьей привычке свернувшись в клубок и закрыв нос хвостом.
Ночь была тихая, тёмная. Кое-где, разрывая ночной мрак, мерцали на берегу огоньки Петропавловска. В открытый иллюминатор время от времени задувал ветерок. Было слышно, как трутся друг о друга швартовные троса, поскрипывают между бортов кранцы, и в городе изредка гудят автобусы.
Вот в ту ночь Фёдор Антонович и рассказал мне эту историю. Он много раз спрашивал, не будет ли мне скучно её слушать, не очень ли я хочу спать, и всё никак не мог решиться начать. Фёдор Антонович, наверное, был скрытным человеком. Ему трудно было потрошить свою душу перед незнакомым. И в то же время, видимо, настала пора рассказать о пережитом кому-нибудь. Чтобы, как он говорил, разделаться с прошлым, поставить точку.
Я долго сомневался, имею ли право записать его рассказ. И почему-то решил: имею.
Пускай ещё кто-нибудь задумается над этой невесёлой и, по сути, обыкновенной историей, рассказанной мне мимоходом человеком почти незнакомым.
…Как раз перед войной я был в Москве на курсах специалистов рыбного хозяйства. Попутно готовили из нас командиров запаса для морской пехоты. И через две недели после объявления войны я оказался на Ханко. Воевал там до второго ноября, когда был ранен.
