Земля под копытами - [125]

— Что ты там делаешь, Йося, дорогой? — спросила я у него, когда он городиться стал. — Хочешь, чтобы я света белого не видела, чтоб и солнышко мой дом обходило?

— Не от вас я отгораживаюсь, товарищ бабка, — отвечает мне Сластион. — Не должны широкие колхозные массы наблюдать, как я, строительный бригадир, по двору без галстука, в одних черных, до коленок, трусах хожу, поскольку спецтрусов мне еще не привезли, хоть и дал заявку в наш кооператив, чтоб меня обслужили по деликатесной группе. Поскольку принадлежу теперь к высшим сферам, значит, должен охранять свой авторитет высоким забором — от подрыва и критики, а вы, товарищ бабка, в этом вопросе на данных этапах — темная ночь.

Ладно, думаю, все одно у тебя не получится глаза мне забором закрывать, скоро и без того земля сырая меня укроет. Он еще и последней доски не прибил, а я уже лестницу к забору приставила, и соседский двор передо мной как открытая книга. Так что я все видела, все слышала, все расскажу, люблю добрым людям порассказать, только уж вы скажите участковому, чтоб мне за это ничего не было, а то Сластион, когда еще у руля власти был, участкового привозил, и тот грозился посадить меня на пятнадцать суток, если буду сплетни по селу распускать про Сластиона, про то, что он из колхоза всякое добро к себе машиной возит.

Я вам скажу, ежели б не машина эта проклятущая, — сколько она у меня здоровья забрала, — может, и не было б всего. Потому он в машину свою был влюбленный, никого и ничего, окромя нее, не видел. Улочка у нас тихая, когда-никогда мотоцикл проедет. А тут: звенит, тарахтит, гудет, и черный смрад по огороду стелется. Я — мигом к воротам. Гляжу, легковушка едет, старая-престарая, я супротив нее молодухой смотрюсь, а за рулем у той развалюхи — сосед мой драгоценный, Йося Македонович Сластион. Сидит да так гордо перед собой смотрит, будто его сейчас через телевизор всему миру будут показывать. Подъехал Йося к своему дому, да как забибикает — головушка моя бедная чуть не раскололась. Начались, думаю, мои муки. Но затаилась у калитки, стою гляжу, чтоб ничего не пропустить. Выбежали из дома дочки Сластионовы и ворота настежь распахнули. Соседушка мой дорогой так лихо завернул во двор, что заднее колесо вжик — и спало и покатилось по улице, а машина осела на бок, вроде моего курятника. Тут Сластион из машины как выскочит, будто пес злой за штанину его рвет, да как вдогонку за колесом кинется! А колесо катится себе, катится — вкатилось прямо ко мне во двор да и легло за курятником. Сластион влетает следом в калитку, как мяч в ворота, глаза бегают, щеки пылают, где, кричит, мое колесо?!

— Что в чужой двор попало, то пропало, — смеюсь, — магарыч неси, соседушка дорогой.

Сластион заметался по двору, наконец увидел злосчастное свое колесо, поднял, к груди прижал, как дитя, и бегом к машине. Колесо вставил и заехал во двор, а я снова — под забор и слушаю. Спрашивает он у дочки:

— Кто мне звонил?

— Да вроде никто не звонил, — отвечает дочка.

— Сколько раз наказывал, чтоб записывали!

— Так никто ж не звонил, что записывать?

— И из района не звонили?

— Нет.

— А из области?

— Не звонили.

— Может, из Киева звонили? — спрашивает.

— Нет, никто не звонил.

— Чего стоишь, тащи все из машины! — рассердился Йося.

Я мигом лестницу к забору и смотрю, что он такое сегодня привез. Пустым никогда не приезжал. Бывало, жинка если и скажет что против, так Йося Македонович разом ей рот закроет: «Что я за начальник был бы, ежели никакой выгоды от колхоза не имел? На руководящей должности ночей недосыпал, себя изводил, так имею я право…» И чего только не возил! А когда с дачей своей затеялся…

Но я наперед забежала. Значит, когда первый раз он на машине приехал, меня всю ночь колотило. Все думала: как же оно так, у соседушки моего дорогого машина теперь, хоть и колхозная, но вроде и собственная. Утром, чуть солнышко встало, слышу: на соседском дворе то загудит, то стихнет, то опять завоет вдруг, вроде не одна машина, а цельный тракторный парк у моего забора. Куры мои всполошились, вокруг хаты, как дурные, бегают, а дым — черной тучей в моем дворе так и клубится; темно сделалось, ровно солнышко средь бела дня закатилось. Но я к забору прижалась, через фартук дышу, терплю, чтоб не пропустить ничего. Слышу, кричит Сластион своей:

— Садись, едем уже!

— Может, я пешком, чтоб людям глаза не мозолить? Ты начальник, ты и езжай, раз тебе — для авторитета.

— Я начальник, а ты моя жена, в результатах — начальница! И пусть рядовые видят, до каких авторитетов мы поднялись.

Сели и выехали со двора. Нет, на улице остановились, дочек стали поджидать. А те бегут с портфелями, ворота закрыли, да и нырк — в машину. С того дня Сластионы пешком совсем разучились ходить, только ездили. Подумать только, как быстро люди к роскошам привыкают. Даже дети. Как-то слышу, посылает Сластиониха старшую свою в лавку за солью. А та спрашивает:

— А где отец с машиной?

— Зачем тебе отец?

— А что мне, пешком идти?..

А старшенькая — та прежде все с хлопцем соседским дружила, и в школу, и из школы вместе. Дети даже дразнили их женихом и невестой. Как-то я фасоль на огороде под забором лущила, а они идут с портфельчиками в руках. Хлопец и говорит, — голосок у него, как у козленочка, дрожит: