Земля под копытами - [126]
— Давай дружить, как раньше.
А Сластионова дочка отвечает строго, как учителька:
— Как это мы будем дружить, если мой отец — начальник, а твой — тракторист. Отец говорит, чтоб я с сыном председательским дружила.
Хлопчик этот повернулся и пошел, больше я их вдвоем не видела.
И Сластион, я вам скажу, раньше был человек как человек: и поздоровается, и посмеется. А тут идет мимо тебя — и не видит! Попадись на дороге, может, и через живого человека переехал бы. Уж так привык ездить, что и ходить разучился. А когда сняли с начальников, стал домой пешком ходить, — идет, едва ноги волочит. И-и, думаю я: хорошо, что сняли, ежели б дольше у руля власти побыл, глядишь, и обезножел бы вовсе человек, калекой стал.
Не всякому здоровье позволяет начальником быть.
14
Стал ко мне Сластион наезжать: расскажите да расскажите, дед, про моего отца. А я такой: сбрешу лучше, чем другой правду скажет. Какого отца, спрашиваю, потому знаю, что люди двух отцов ему приписывают. Разве вы отца моего не знали, отвечает, Уполномоченным от района он был, большим начальником. И в глаза заглядывает. А мне что — все едино цельный день на лавочке у двора сижу, смотрю, как воробьи в просе купаются, кто пройдет или проедет. Жизнь моя теперь такая, стариковская. А вдвоем веселее. Да и люблю, когда меня про старое спрашивают и слухают.
Только что ж я про Уполномоченного того знаю? Сколько же было их тогда — сколько контор в районе, столько и уполномоченных. Я их на бричке из района возил. Нагружу — конь едва ноги переставляет. Были среди них и худые, за коллектив переживательные, а были и сильно упитанные, ко всему безразличные. Тем, кто сильно упитанный, летом плохо приходилось на нашем солнышке, как сало на сковороде плавились. Таких я сразу же к озерку, под вербы вез. Зато упитанные зимой от морозов меньше страдали, а худые, пока из района доедем, до костей промерзали. Одежка тогда известно какая была, даже у начальства. Не помню, какой уж из уполномоченных полез как-то в озерко искупаться, бултыхнулся в воду с головой, блись-блись лысинкой — и уже пузыри пускает, так я его из воды едва живого вытащил. Он меня потом отблагодарил штанами суконными, галифе, почти новыми, вот было радости. Штаны мои синие, вы у меня единые… То все неженатым был, перестарком дразнили, а тут, как галифе надел, девки тучей налетели, к осени и женился.
Вы меня останавливайте, не то так разбалакаюсь, всего не переслушаете. Баба моя, когда осердится, говорит: ох, и скользкий у тебя язык, муженек. Я и сам знаю, что скользкий, как понесет, хоть караул кричи, остановиться не могу. Значит, ничего я про того Уполномоченного, который Сластиона на свет уполномочил, не помню, а должен что-то сбрехать, только б человеку душу согреть. Я уж так согрею, так помажу и медком и маслицем! Бо-о-льшой начальник был, рассказываю, бровью поведет — все вокруг в струнку вытягиваются, так огнем и горят на энтузиазме, как на чистом бензине. А собой — дюже представительный: по селу на бричке его везу, а старухи, которых ликбез и антирелигиозная пропаганда от предрассудков не вылечили еще, крестятся на него, как на образ святой. А уж строг был…
— Строгий? — переспросит, бывало, Йосип Македонович и плечи этак развернет.
— Оченно строгий, — поддакиваю и плету себе, плету дальше: — К примеру, бабы с поля вертаются, а он навстречу, так они как по команде все вытягиваются. Наше село при нем стопроцентно на все займы подписывалось и пример давало по всем показателям. На собрании ежели выступает, главное его слово: чтоб был, товарищи, порядок!
— Порядок есть порядок, — оживает Сластион, как цветок на солнце, зыркнет на меня сердито, вроде я виноват, что начальство теперь не то и люди не те, и пошагает себе к машине.
Через некоторое время, глядишь, снова едет:
— Расскажите еще, дед, про моего отца, начальника…
А я уже чего знал, чего не знал — все рассказал. Но нельзя человека разочаровывать.
— Значит, Македонович, твой отец ходил по селу в галифе, в хромовых чеботах и с бархаткой. Пройдет трошки, тогда бархатку достает — и по чеботам, по чеботам, чтоб блестели. Выступать любил, да все по писаному, читал медленно, но разборчиво, по складам. Вот раз выступает он в клубе, на собрании пайщиков, туда-сюда по карманам, а конспекта нет. Посылает рассыльную: «Беги домой». Ладно, сидим ждем, курим, бабы семечки лускают. Приходит рассыльная и на весь клуб, от дверей, орет: «Жинка ваша сказала, что вы бумагу на завалинке оставили, а теленок и сжевал». Начал он без конспекта: «Есть у нас, товарищи, кооперация. Ну что это за кооперация, я вас спрашиваю? Куда мы с такой прекрасной кооперацией зайдем?» А директор школы рядом с ним сидел за красным столом, хвать его за рукав: «Что ты плетешь?» Он и поправляется: «Далеко, далеко зайдем, товарищи! Так далеко, что станем и будем смотреть друг на дружку: куда мы зашли, и не поверим, что так далеко зашли!» После собрания подходит ко мне, усы поглаживает: «Ну, как я выступил?» — «Сила неизмерима…» — говорю…
Слушал Йося меня, слушал и говорит:
— Что-то ты, дед, не то рассказываешь, что требуется на данных этапах.
Известный украинский писатель Владимир Дрозд — автор многих прозаических книг на современную тему. В романах «Катастрофа» и «Спектакль» писатель обращается к судьбе творческого человека, предающего себя, пренебрегающего вечными нравственными ценностями ради внешнего успеха. Соединение сатирического и трагического начала, присущее мироощущению писателя, наиболее ярко проявилось в романе «Катастрофа».
Это наиболее полная книга самобытного ленинградского писателя Бориса Рощина. В ее основе две повести — «Открытая дверь» и «Не без добрых людей», уже получившие широкую известность. Действие повестей происходит в районной заготовительной конторе, где властвует директор, насаждающий среди рабочих пьянство, дабы легче было подчинять их своей воле. Здоровые силы коллектива, ярким представителем которых является бригадир грузчиков Антоныч, восстают против этого зла. В книгу также вошли повести «Тайна», «Во дворе кричала собака» и другие, а также рассказы о природе и животных.
Автор книг «Голубой дымок вигвама», «Компасу надо верить», «Комендант Черного озера» В. Степаненко в романе «Где ночует зимний ветер» рассказывает о выборе своего места в жизни вчерашней десятиклассницей Анфисой Аникушкиной, приехавшей работать в геологическую партию на Полярный Урал из Москвы. Много интересных людей встречает Анфиса в этот ответственный для нее период — людей разного жизненного опыта, разных профессий. В экспедиции она приобщается к труду, проходит через суровые испытания, познает настоящую дружбу, встречает свою любовь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.