Земли обетованные - [171]

Франк снял квартиру в Люблино – спальном районе Москвы, находившемся еще в процессе строительства, – поскольку зарплата не позволяла ему жить в центре города. Окна спальни выходили на окружную дорогу, и он не сразу привык к постоянному шуму потока автомобилей. Франк подружился с некоторыми из своих соседей, которые приглашали его по пятницам на вечеринки, затягивающиеся допоздна. Каждое утро ему приходилось совершать тридцатиминутный марш-бросок, а потом втискиваться в битком набитую электричку. Чтобы избежать сутолоки, он стал по утрам приезжать позже, а вечером уходить с работы после девятнадцати часов. Франк решил отойти от политики, он чувствовал себя потерянным и униженным, как обманутый любовник; алжирская история оставила у него чувство горечи, тысячу раз он задавался вопросом: «Почему у нас ничего не получилось?» Он терялся в догадках и неизменно приходил к заключению, что такова природа всех революций: они плохо кончаются и пожирают своих детей.

Но в 1985 году политика напомнила о себе самым зловещим образом – с приходом к власти Михаила Горбачева. Сначала этот молодой и харизматичный генеральный секретарь, вдохновленный идеей встряхнуть устаревшую экономико-политическую систему, которая уже дышала на ладан, показался ему человеком, способным вытащить страну из болота, в котором она увязла. Но первые же принятые генсеком меры обернулись для Франка катастрофическими последствиями: для борьбы с пьянством – национальным бедствием русских – правительство объявило «сухой закон». Цены на водку, вино и пиво в одночасье выросли на тридцать процентов; магазины имели право продавать алкоголь только с двух часов дня до семи часов вечера, что порождало километровые очереди, провоцировало конфликты. Импорт вина из Алжира был приостановлен. Жестокие меры оказались особенно непопулярными в народе: «Что за безобразие, нельзя даже поднять бокал на свадьбе!» Количество пьяниц нисколько не уменьшилось, так как мгновенно возник черный рынок алкоголя. Экономика забуксовала, цены на нефть рухнули, и бартерные операции стали невозможными.

В 1988 году Жан-Батист Пюэш, лишившийся всех своих высоких покровителей, предупредил Франка, что ему придется закрыть представительство в Москве: «Круг людей, которых мы знали, сужается с каждым днем, здесь нам больше нет места». И предложил помочь ему вернуться во Францию: его личный адвокат займется делом Франка, изучит досье, судебные предписания и варианты возможной амнистии. Франк даже не стал просить времени на размышление: «Я перевернул эту страницу жизни, теперь я русский, и мне здесь хорошо». У него были сбережения, позволявшие продержаться какое-то время. Теперь он жил плохо оплачиваемыми переводами и мухлевал с талонами на питание, обменивая положенные ему пятнадцать пачек сигарет в месяц на макароны или мыло.

Словом, вел жизнь обычного москвича.

Один предприниматель, стремительно богатевший на продаже польских курток и свитеров, у которого Франк приобрел партию турецкой одежды, предложил ему место управляющего на своем предприятии в Котельниках, где изготавливал модную «варёнку» – вываривал джинсы, добавляя хлорку. Условия работы были тяжелыми, так как в цеху отсутствовала вентиляция: чтобы не умереть от удушья, приходилось держать окна открытыми, и внутри стоял лютый холод.

Однажды вечером, выйдя из метро в своем далеком микрорайоне, Франк увидел лежащего на земле православного священника в перепачканной грязью черной рясе. В тот же момент он заметил наряд милиции, который собирал на улицах пьяниц и заталкивал их в фургон. Несмотря на запрет, алкоголики исхитрялись добывать самопальную водку или одеколон, который стоил в десять раз дешевле, а когда не хватало денег и на это, пили политуру или антифриз. Франк растолкал священника, заставил встать на ноги, оттащил в сторону и тем самым помог избежать облавы. Поддерживая священника под руку, он отвел его к себе домой, уложил на кровать, и тот сразу провалился в сон.

Отец Борис был циклотимиком: приступы лихорадочного вдохновения, когда он мог увлечь толпу пламенными проповедями, сменялись периодами глубочайшей депрессии: в такие дни он называл себя ничтожеством, утратившим веру, и напивался до потери сознания. Во времена Хрущева от священников требовалось немалое мужество и твердая воля, чтобы терпеть репрессии против Церкви, каждодневно бороться со злом, бедностью и невзгодами вместе с прихожанами, которые боялись, что их начнут травить, если увидят на Божественной литургии. Только старухи еще осмеливались пересекать порог разрушавшихся церквей, помогали заделывать трещины в стенах глиной, кирпичной крошкой или картоном. Отец Борис, придерживая рукой бороду библейского пророка, пил обжигающий чай и грустно улыбался Франку: «Где теперь Бог? Почему Он нас оставил? Разве мы пережили недостаточно испытаний? Люди боятся венчаться, больше не крестят детей, Храм Божий медленно умирает, мы агонизируем». После тридцати лет борьбы с атеистическим режимом он утратил мужество и глушил сознание алкоголем.

Просто от отчаяния.

Несколько дней назад в его церкви от сырости обвалилась штукатурка со старинной фреской; и с тех пор он плакал, не переставая. И пил. И просил у Бога прощения за то, что не смог уберечь Его дом от нечестивцев; а в худшие моменты, усомнившись в Его милосердии, спрашивал: «Этот варварский режим когда-нибудь кончится? Нас терпят, как шелудивых собак, – посадили в конуру и забыли; с нами мирятся, потому что мы тише воды ниже травы. Да, именно так, мы должны вести себя тише воды ниже травы».