Зеленый луч, 2017 № 01 - [5]

Кто теперь Вас на бал или в гости к себе позовёт?

Видно с дворнею в кости играть — Ваш черёд настаёт!

Ну да ладно. Мне ехать давно пора.

К сожалению, нынче у Вас не пошла игра.

Кстати! Я собираюсь на днях по делам в Кострому,

так что Вам предстоит изъясняться везде самому».

Падал снег в колею, и подтаивал снег внутри.

«Всё — я больше не пью!! Это просто, как трижды три».

«Когда луна трухлявым бивнем…»

Когда луна трухлявым бивнем

Толкнёт к зиме земную ось —

Приветствую не то, что родилось,

А то, что неминуемо погибнет:

Хруст мокрых стеблей под пятой,

Осу, жужжащую в межрамье,

Осоку жёлтую и воду в кране,

Так и не ставшую святой.

За смертью смерть нам дарит жизнь,

Но в ежегодной круговерти,

В скольжении от жизни к смерти

Всё больше жизнью дорожишь.

И по дороге всякий куст

С листом последним на ветру,

Который облетит к утру,

Мне мил и дорог, даже пусть

Вокруг бурлит, шипит и брызжет,

Как из шампанского под нос,

Из-под шипованых колёс

Дождя дождавшаяся жижа.

«Одноглазая муза голосом тихим вещает…»

Одноглазая муза голосом тихим вещает,

робко скрипит слепое перо старика.

Мутная Волга к морю течёт равнодушно,

в водах неся пепел последних преданий.

«В загаженном рекламой городишке…»

В загаженном рекламой городишке

Так хочется в толпе найти глаза,

И о безумной вечности сказать

Тайком курящему мальчишке.

Ихтис

Поставьте стражника стеречь людской покой

В сутяжном, липком мире, где покоя

Не больше, чем в полёте над рекой

Ночного бражника на запахи левкоя

И резеды в саду, где столько лет подряд

Я наблюдал скольженье слёз по вишне,

Где над малиной гроздья звёзд горят,

Где каждый пень мне шепчет: «Третий лишний!»

Здесь дрозд гнездится в абрикосовом шатре,

Здесь каждый год ждёт пчёл сирени глыба,

Здесь, как костяшки на засаленном столе,

Лежат слова и означают — рыба.

Бесценные, как б-дь на корабле,

Чьи кружева над бухтой штиль развесил,

Где день за днём мы нежимся в тепле

Потёртых, старых, колченогих кресел.

Поставьте стражника!

В надежде, что судья

Не ускользнёт из-под его надзора.

Но капли крови с острия копья

Текут,

текут,

текут,

текут,

и скоро,

Прорвав хламиду, горстью красных бусин

Посыпятся к его нагим ногам,

И в Третьем Риме — третьи злые гуси

Поднимут гам в предчувствии врага.

Поставьте стражника! пока он недвижим,

Пока он нем и немощной рукой

Не стёр планеты, и пока он жив —

Поставьте стражника — стеречь его покой!

Остров

По Венеции гуляют два еврея;

солнце греет травертин и липкий мрамор,

и сверкает в затенённых галереях

вечный образ неземной витражной мамы.

Плеск каналов и журчанье русской речи

в разговор вплетают смысла нити.

Разговор идёт, конечно же, о вечном,

Разговор идёт о северном граните,

Об отце и о скупом блокадном быте

Речь ведётся здесь, на площади Сан-Марко,

И о тех, кто двести лет, забыв Египет,

Стерегут в дождливой дельте остров мрака.

Солнце греет, и пока ещё вы вместе

И едины, как река и переправа,

И о том, как долго свадьбы ждать невесте,

Рассуждает разговор картавый.

Ты смеёшься — виноградины летают.

Как легко чужую жизнь листать, как книгу,

А за всем этим спокойно наблюдает

Эмигрантка — цареградская квадрига;

Восемью бессмертными глазами

Она видит мир и пироскафа остов

Под песком лагуны, и тебя, и остров,

Тот, с которым навсегда тебя связали,

И где скоро кипарисовые клинья

Над тобой споют про низость мезальянса.

На скамье лежит забытый «Старший Плиний»

В переводе на новейший итальянский.

Кредо

Отлипая от пыльных штор,

Свет сочится в закрытые двери, —

Существует лишь то, во что веришь,

Надо только понять — во что.

Но об этом давно всё сказано.

Безразлично мне — позже ли, сразу ли

Кислород перекроет шток —

Надо только понять — во что.

Гром литавр, скрипок вой, клики горна:

Тишина, ведь основа основ —

Хруст, с которым мне рубят горло

Топоры моих утренних снов.

Пусть всегда над расплавом — шлак,

А все звуки стремятся к коде —

Никуда любовь не уходит,

Если только она пришла.

Над студёной осенней водой

Чайку крутит, как лист тополиный,

И коричневой, вспененной глиной

Обливает осоку прибой.

И пускай предпоследний шторм

Раздирает ей крылья на перья —

Существует лишь то, во что веришь.

И успеть бы понять — во что?

«В век хаоса и тлена…»

В век хаоса и тлена,

Сомнений и пальбы

Я убегу из плена

Затейливой судьбы.

Побег будет удачен,

Природа — злись не злись,

Но воздухом подхвачен,

Я вознесуся ввысь.

И там, где правит холод,

Смешав золу с огнём,

Забуду этот город,

И всё, что было в нём.

Забуду про деревья,

забуду про дома,

Забуду, как я верил

И как сходил с ума.

И вот тогда, наверно,

Собрав остаток сил,

Холодный и нетленный,

Я вспомню, что он был.

«У Марины нет могилы…»

У Марины нет могилы,

А у Хлебникова — две.

Всякий молит, что есть силы

Предназначенной судьбе,

Что ещё не задалася,

Что ещё сквозь сон дрожит,

Если в людях нет согласья —

Хор визжит, а этажи

Громоздятся в поднебесье.

Вместе — тесно, порознь жить

Всем приходится, но там!

Там всегда хватает места.

Там — разложат по местам.

Там, в бескормии, сам пищей

Станешь для других имён.

Сколько бы они знамён

Не вздымали — старый, нищий,

Ты равно один из них!

Вот и голос твой затих,

Вот и образ твой возник…

Татьяна Иванченко

Вторая ипостась

Они вышли из темных дверей на свет. Аллея впереди была пустынна и длинна.

Он с тревогой вглядывался в эту даль и спрашивал у Нее: