Зелёные Созвездия - [54]

Володька осторожно поправляет острой спичкой новый листик в несколько миллиметров. Все спички в коробке подточены.

— Дед сказал, что если я построю форт на Каштане. А я давно хотел построить. То он не будет его рубить.

— Так в чём же дело, — всё так же невозмутимо произносит Володька. — Завтра начнём строить.

— Правда?! — восклицаю я. — Ты мне поможешь?

Теперь Володька даже отрывается от любимого дела и смотрит на меня. Его взгляд наконец-то осмыслен.

— Ты что, шутишь? Я должен позволить срубить дерево? Даже тебе за это должно быть стыдно, а уж мне, парню лесной стихии, позор на всю жизнь. К тому же, — Володька улыбается. — Представь, как будет классно, если мы там устроим ночлег. Это гораздо лучше, чем спать в бетонных стенах.

— У нас деревянные.

— Но сделанные уже из мёртвого дерева. А это — живое. Проснёшься очень бодрым и сильным. Деревья, они очень добрые.

Мне хочется обнять Володьку, но он держит на весу ветку клёна, и я просто улыбаюсь, как идиот. Он чувствует мои эмоции, и его сущность расцветает. А потом он серьёзнеет и возвращается к работе.

— Тогда вечером сегодня так и скажу дедушке, — говорю я. — Пускай закупает стройматериалы. А сейчас что? Тебе помочь чем-нибудь?

— Ох, твоя помощь будет неоценима, — вздыхает Володька. — Нужны руки, которые бы мне подавали всё необходимое.

— Я готов к работе. А давай я буду к тебе приезжать и будем делать эту твою… как это назвать? Картину. Вместе. Мы же тогда сделаем её в два раза быстрее.

— Идеально, — улыбается Володька. — А пока подай шило, тут надо подчистить.

И мы работаем. Мне приходится подносить то заготовки, то инструменты, назначение многих мне даже неизвестно. Теперь я понимаю, почему Володька делал эту миниатюру несколько лет. На наряд одного дерева у нас уходит больше трёх часов, а в поделке я насчитал семьдесят три дерева. И это только деревья. А трава, цветы, пеньки. Да я бы в жизни такую кропотливую работу не закончил бы.

— Надо передохнуть, — говорит Володька, вытирая пот со лба. — Выпить холодного сока. А то уже спина зачумела.

— Ты закончил наряжать дерево? — спрашиваю я, хотя сам вижу, что не закончил.

— Тут работы ещё на столько же времени, сколько мы с тобой сегодня наработали.

— Ух ты, — улыбаюсь я. — И как только у тебя терпения хватает.

— Какой сок нести? — спрашивает Володька.

— А ты угадай.

Братишка смотрит на меня и хмурится, пытаясь прочесть моё желание. Я усиленно думаю о груше, и Володька сияет.

— Ты хочешь грушёвый сок.

— В точку! — восклицаю. — Это что же, ты как бы мои мысли читаешь?

— Даже близко не похоже, — мотает головой Володька. — Если бы мы читали мысли друг друга и каждого природного объекта, представляешь, какой гул стоял бы? Просто все чувства имеют окраску. Ну или сияют, можно сказать. Например, если ты злишься, то излучаешь злость. Я попадаю в его поле и чувствую. Хотя, если ты будешь хотя бы на первом этаже, то вряд ли почувствую. Правда, есть такая фишка, как слияние сознания. Типа того, что мы вчера делали на четвёртом уровне. Тогда мы сможем действительно читать мысли друг друга, даже думать синхронно. И пускай я буду тут, а ты в Америке.

— Можно так всем зелёным детям соединиться, — говорю, но Володька тут же отвечает:

— Ни в коем случае. Мы бы померли от вечной какофонии других мыслей. Хоть мы и будем единым целым, мелкие потребности у всех свои. Я буду слышать, даже если какой-нибудь зелёный Джордж в Англии какать пойдёт. Оно мне надо?

Я покатываюсь со смеху. Володька улыбается.

— Так значит, грушевый? — уточняет он.

— Ага, — киваю.

До разрушения моего мира остаются считанные минуты.

* * *

Звонит телефон.

Володька не успевает и до двери дойти. Как странно. Кто может позвонить мне сюда, кроме Володьки? Номер мне неизвестен.

Я включаю связь и слышу голос дедушки. Его тон уже пугает меня. Он плачет. Не просто плачет, а рыдает взахлёб. А потом говорит эти слова:

— Никитушка, мамка твоя умерла.

* * *

Это странное чувство. Эта гадская гнусная надежда, которая до последнего верила в моё спасение, когда я дрейфовал на Круге. Если бы не она, люди принимали бы новости как данное, но из-за этой поганой тётки, любящей умирать в полном одиночестве, мы отказываемся верить даже в самые явные факты. И где-то на подкорке сознания я всё ещё думаю, что здесь какая-то неправда. Жестокий розыгрыш дедушки, ошибка в информации.

— Чего? — Я начинаю задыхаться. Володька застывает у двери. Его лицо бледнеет. Губы поджимаются.

— Молния в столб ударила, — захлёбывается дед, что я едва различаю его слова. — Актовый зал весь загорелся. Детишек она спасала, а сама сгорела.

Я плачу, и не могу ничего ответить. Всхлипы перекрывают слова.

— Возвращайся домой, Никитушка.

— Я… еду… — еле выдавливаю я, и разговор прерывается.

Я стою посреди чердачной комнаты, на вытянутой руке телефон, ноги дрожат. Я просто плачу. Рыдаю. Ничего нет, ни Володьки, не чердака, ни этой планеты. Может, я всё ещё в море, умираю и теперь брежу этими видениями? В голове пустота, лишь огромное горе, съевшее все мысли.

Володька медленно подходит ко мне. Я вижу слёзы на его щеках. Он уже понял, что моя мама умерла? Или плачет потому, что моя печаль передаётся ему? Братишка обнимает меня.