Зелёные Созвездия - [56]

— Никитушка.

Я вырываюсь из карнавала боли и тянусь рукой к деду:

— ДЕДААА! ДЕЕЕЕДАААА! — кричу я.

Но тот не слышит. Глаза сверкают, руки крепко сжимают пилу. Губы шепчут какие-то ненавистные заклинания. Я делаю шаг к нему. Из-за боли передвигаюсь как черепаха. Рыдаю и прошу его прекратить. Но пила жужжит, а опилки летят.

— Деда!

Я подхожу в опасной близости к пиле. Плевать. Пускай дед пилит меня. Больнее всё равно не будет.

— Толик! — кричит бабушка. — Толик! Прекрати, ты его убиваешь!

Дедушка приходит в себя, и убирает пилу, но не выключает. Он видит перед собой меня, и теряется.

— Не надо!!! — рыдаю я. — Оставь его жить! Ему больно!

— Никитушка, — жалобно произносит дедушка. — Как же? Поздно же уже. Я не могу. Теперь дерево всё равно умрёт.

Я смотрю на ствол Каштана, и вижу разорванную рану у основания. Она достаёт до середины тела дерева. Уже и правда поздно.

— Никитушка, — кричит дедушка. — Ты уж потерпи чуток.

А потом поворачивается и продолжает пилить Каштан. Из меня брызгает кровь.

* * *

Я толком не понимаю, откуда она хлещет, но воплю, визжу, рыдаю и зигзагами пробираюсь к крыльцу. Надо убежать отсюда подальше. К себе в комнату. Там безопаснее.

Кровавой ладонью я отталкиваю бабушку.

Плохо понимаю, где нахожусь, ибо невидимые щипцы дробят позвоночник на части. Вот я уже на лестнице. Моё тело швыряет то на стену, то на перила, за мной тянется красный след.

— Прекратите! Прекратите! Прекратите! — кричу я и оказываюсь в коридоре перед своей комнатой.

Пила перестаёт жужжать.

— Боже ж ты мой, — причитает позади бабушка. — Никита. Толик, ты убьёшь его.

Дедушка не может слышать её.

Дерево распилено уже достаточно глубоко, но всё ещё стоит. Как и полагается при срубе, дедушка начинает его ломать.

Когда мне было пять лет, у меня разболелся один из задних зубов, и мама повела меня к зубному. Я не знаю, по какой причине та отказалась делать мне укол обезболивающего, но зуб рвали на живую. Я до сих пор помню эту боль и жуткий треск, с которым зуб выходил из десны.

Сейчас боль детства вернулась, потому что во мне подобным образом ломается каждая косточка. Я выгибаюсь, хватаюсь за ручку, чтобы не упасть и вот-вот выплюну голосовые связки от крика. Кровь хлещет отовсюду. Из носа, ушей, рта.

В другом мире плачет бабушка.

А Каштан всё не падает.

Дедушка прикладывает всё новые и новые силы, раскачивая дерево. С каждым толчком раздаётся жуткий хруст, как тот, с которым выходил зуб.

А потом.

Последняя щепка, державшая Каштан, ломается. И его жизнь обрывается.

Как и моя.

Закатив глаза, я сжимаюсь.

На стенах красные отпечатки моих ладоней.

Вижу, что подо мной невероятная лужа крови. Сколько же её вытекло!

Значит, я правда умираю.

В глазах темнеет, и я падаю в липкую кровь.

Часть третья Пластмассовый Оле-Лукойе

Всё на свете из пластмассы,

И вокруг пластмассовая жизнь.

Сплин «Пластмассовая жизнь»

Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе.

Люди зовут его также смертью.

«Оле-Лукойе» Г. Х. Андерсен

Глава первая Тени

Я открываю глаза в приступе кашля.

За окном сумрак.

Что случилось? Мне снился кошмар, будто умерла мама, я поссорился с Володькой и по моей вине спилили Каштан.

Откидываю одеяло. Боже ж ты мой, вся рубашка в засохшей крови. Конечно, это был не кошмар. Просто сознание не хочет верить в столь ужасные события.

Каштанчик!

Я вскакиваю, и меня заносит. Хватаюсь за кровать, чтобы не упасть. Добираюсь до двери на балкон, взбираюсь на лестницу. По ту сторону крыши не вижу крону.

— Каштанчик, — шепчу я и впопыхах слезаю вниз. Глотая слёзы, бегу вниз. По дороге не встречаю ни деда, ни бабушку.

Природа врезается в меня холодным ветром, рвёт полы окровавленной рубашки, терзает зубами бледный торс, но мне плевать. Обегаю дом, и вижу могучее тело дерево. Каштан лежит, перекрывая почти весь двор. Листья ещё зелёные, и будут такими, пока их питает остатками жизни могучий ствол.

— Каштанчик! — кричу я, но не слышу в ответ его голоса.

Бегу и плачу.

— Ну скажи, что ты живой, — бормочу под нос, опускаясь на колени перед испещрённой годами корой.

Каштан молчит.

— Давай же, — уговариваю я и обнимаю ствол. — Ты же не можешь так просто сдаться. Тебе столько лет!!!

Каштан молчит.

Он уже никогда не заговорит. Он мёртв.

— Никита! — позади слышится строгий голос дедушки. — Ну куда ты бежишь!? Тебе в постели лежать надо!

Я стараюсь сконцентрировать свою сущность и передать дереву жизнь. Чувствую, как слабею. Рациональный ум ушёл, не желая убеждать меня, что я занимаюсь глупостью. То, что умерло, уже никогда не оживёт.

На плечах чувствую руки дедушки.

— Скоро врач приедет, — говорит он. — Быстро возвращайся в кровать.

Ему приходится отдирать меня от тела Каштана, а когда получается, я начинаю рыдать навзрыд.

— Дедушка, зачем ты его срубил! — кричу я, позволяя деду тянуть меня к дому.

Мир кружится.

Мне плохо.

Меня тошнит.

— У него мать умерла, а он за Каштан убивается, — ненавистно ворчит дед.

Да. У меня мать умерла. У меня весь мир рухнул. Я тоже хочу умереть.

Голову ведёт влево слишком сильно, и я снова теряю сознание.

* * *

Уже ночь, когда я открываю глаза в следующий раз. Луна сквозь окно разрисовывает игрушки, мебель, стены сюрреальными серебристыми геометрическими фигурами.