До полудня я три раза успел привезти воду. Когда я стреножил Мерцхалу, она замерла и вдруг чуть не укусила в запястье, еле успел я отдернуть руку — ее зубам волк бы позавидовал, что в прошлом году осла у наших соседей задрал. Руку я уберег, но страшно разозлился. Привязал ее к стволу груши и хлестнул раза два. Ей, понятно, не понравилось, и давай лягаться, а когда надоело брыкаться и реветь, я похлопал ее по крупу, уселся на торчавшие из земли корни ореха и начал учить уму-разуму:
— Посуди, не лучше ли жить в ладу? По-хорошему делать наше дело — шагать к роднику и назад? Тебя-то что злит? Я вот три недели в футбол не играл. Думаешь, очень приятно с тобой одной водится и трястись в жару на двуколке? Хотя, честно говоря, не сказать, что очень уж тяжело или неохота возить людям воду. Сама подумай, каково им в этакую жару целый день без холодной воды? Погоди немного, скоро куплю стол для тенниса, а тебе — столько кукурузных листьев натаскаю, хоть каждый день принимай гостей до самой весны! А весной и, сама хорошо знаешь, трава зазеленеет…
Высказал ей все это, отвязал — очень уж грустно она глядела — и погнал пастись. Сам я растянулся в тени, вздремнуть немного. Не успел сомкнуть глаз, как, откуда ни возьмись, подкатил Вано на новенькой колхозной «Волге». Отворил дверцу, высунулся и закричал:
— Чего разлегся? Примнешь мне тут траву, голову откручу!
А я будто не слышу, кричу Мерцхале:
— Смотри, в виноградник не забреди, не осрамись перед сторожем!
Вано выбрался из машины.
— Не слышал, что я тебе сказал? — Он потянулся, зевая.
— Представь, не слышал, с Мерцхалой разговаривал!
Вано оскорбился. Подошел, ухватил за ворот и стукнул легонечко головой о ствол ореха — вроде бы шутя. Я вскочил и тоже шутя стегнул его кнутом. Мы оба засмеялись, потом присели на корни и завели беседу.
Вано взрослый парень, в прошлом году окончил нашу школу и укатил в город — дальше учиться. Я думал, обратно важным человеком заявится, а он через три месяца объявился: выучился, говорит, уже, шофером стал! Вот это я понимаю — от такого человека и людям польза, и семье. Не то что сынок Барабидзе — шесть лет рисовать учился! Окончил Вано шоферские курсы, и его сразу на «Волгу» усадили. Разъезжает теперь и заносится: понятно, делом занят!
— Слушай, Рати, сколько тебе трудодней начисляют?
— Сколько? Пять за четыре дня.
— Неплохо.
— И я так думаю.
Он достал из нагрудного кармана сигарету, затянулся и пустил мне дым прямо в лицо. Я молча отодвинулся.
Вано стянул с бочки мою рубашку, расстелил на траве и разлегся.
— Теперь трудодень весомый, знаешь ведь, — он подложил руки под голову, — очень весомый. Много чего получишь, кроме денег.
— И я так думаю.
Знаю, ему хочется, чтобы и я спросил, а сколько ему начисляют. Не дождется!
Крутил он, крутил и не выдержал, сам доложил:
— У меня сорок трудодней в месяц.
Я повернулся на другой бок, посмотрел на него.
— Я так и думал. Дай-ка мою рубашку, хочу поспать.
Он встал, вытащил из машины бурку и расстелил на траве. Мы оба растянулись на ней.
Я тут же задремал. Не задремал, а заснул. Усталый был, и даже сои никакой не приснился. А вообще-то сны мне снятся, и какие еще, одна потеха!
Спал я довольно долго, а когда проснулся, вижу: Вано наполнил ведро из моей бочки и… льет воду в радиатор своей машины.
Я вскочил, вырвал у него ведро.
— Ты что, ошалел? Думаешь, для тебя таскаю воду?
— Ого! Выходит, зря тебе начисляют трудодни! Дай сюда ведро!
Я поставил ведро на землю и пригрозил — не будь я Рати, если не расквитаюсь с тобой!
Потом заглянул в бочку и смутился — воды-то он самую малость отлил! Вано влил остаток воды в радиатор и заулыбался.
— А теперь умоемся! Налей-ка мне.
— Наполнить ведро?
— На что столько, плесни немного. — И обернулся: — Привет, привет, добро пожаловать!
Я тоже обернулся — кого это он приветствует? Надо же, Мерцхалу! Подошла укрыться в тени, стоит, отгоняет хвостом мух.
Вано умылся, выхватил у меня ведро, размахнулся и как обдаст Мерцхалу! Тут я по-настоящему взорвался:
— Дурак, зачем облил!
— Нет, чтобы спасибо сказать!
— За что спасибо, ты что! Кто тебя просил?
— Ладно, не очень расходись, пониже тоном! Что случилось, подумаешь! — Он подбоченился и прищурился, как мой дядя.
— А то, что вываляется теперь в пыли и придется вести ее на канал! Может, думаешь, мне делать больше нечего, как Мерцхалу купать!
