Зеленая ночь - [96]

Дядя Алемдар положил посох на плечо.

— Я, что ли, виноват? — он вздохнул. — Велели, чтоб к полудню на ферме быть. Товарищи из Баку приехали, кино снимать. Повезло вам — по телевизору показывать будут.

Коровы глянули на небо, увидели, что не только еще не вечер, но даже еще не полдень, и протестующе замычали. Палка со свистом описала круг в воздухе, и коровы, сообразив, что дело плохо, умолкли…

По тому, как сердито взглянул на него заведующий фермой, Алемдар понял, что запоздал. При посторонних Дерках не мог отругать его, но по лицу ясно было — недоволен. «Плюешь на мои распоряжения! Хочешь, чтоб люди подумали, на ферме никакого порядка?»

Гостей было четверо, впрочем двоих вроде бы и не назовешь гостями. Бахрама, водителя «ГАЗ-59», Алемдар видел здесь частенько. Если кто-нибудь из райкомовских работников в зимнюю распутицу хотел посетить ферму, всегда приезжал на Бахрамовом газике. Парень в шляпе и при галстуке, то и дело шептавший что-то Деркаху, тоже был знаком Алемдару. Это был Хази-муаллим — один из райкомовских работников, его даже старшие по возрасту уважительно называли муаллимом.

Остальных двух Алемдар не знал, но сразу понял, что тощий парень, сидевший на деревянном ящике, и другой, коренастый, восторженно глазевший по сторонам, — из Баку.

Хази-муаллим подошел к коренастому.

— Эти каменные дома мы построили для работников фермы. Конечно, у них и в деревне хорошие дома. Дети там учатся, в деревне.

Но коренастый мужчина вроде бы и не слышал Хази. Широко открыв рот, словно только что опалил его перцем, он набрал полную грудь воздуха, перевел дух и сказал:

— В таких местах жить — сто лет проживешь!..

Алемдар понимал, что сказать это может лишь горожанин, только человек, приехавший из большого города, может с такой жадностью глотать воздух. Сам он всю жизнь провел тут, на горных пастбищах, всегда дышал чистым воздухом и ни разу в жизни не задумался, какой он, этот воздух…

Парню, сидевшему на ящике, вроде ни к чему были ни воздух, ни просторы. Сидел и палил сигареты: одну от другой прикуривал. Пальцы будто хной выкрашены, крупные редкие зубы почернели. «Зря парень себя изводит, — подумал Алемдар, — столько дыму в нутро тянуть. И так в чем душа держится!»

Дерках подошел к Хази-муаллиму, осторожно коснулся его руки.

— Стадо в коровник загнать или?..

Хази-муаллим покачал головой.

— Не надо. В коровнике темно, нельзя снимать.

Дерках обернулся к Алемдару.

— Пригнать! К коровнику! — громко скомандовал он, словно перед ним был не один-единственный пастух, а целая толпа народа.

Дядя Алемдар согнал скотину к длинному каменному коровнику и тут заметил, что вокруг коровника все выметено, вычищено, от навозных куч и следа не осталось.

Хази-муаллим снова приблизил рот к отвислому уху Деркаха, что-то шепнул. Дерках подошел к коровнику и крикнул в большое окно:

— Выходите!

В дверях появилось несколько человек, одетых в белые халаты. В руках у каждого сияло чистотой ведро. Поначалу Алемдар даже и не узнал этих людей, решил — привезли откуда-то. Но вгляделся и увидел: свои, все с фермы, только уж больно вид у них переменился. Наби-Усач вышел вперед и встал перед доярками. Он, похоже, смущался малость и от смущения все улыбался. Наби и родился, и вырос здесь, на ферме, теперь, слава богу, имел уже четверых детей; он был знатным дояром, ни одна женщина не могла угнаться за ним.

Навалившись грудью на посох, дядя Алемдар удивленно разглядывал людей в белых халатах. Увидел среди них жену и не стерпел — рассмеялся.

— Ох, Савад! До чего ж ты в этом халате на ветеринаршу похожа!

Савад глянула на мужа, прыснула, потом кинула взгляд на завфермой, видит: не по вкусу начальству смешочки, и не стала больше глядеть на мужа.

Дерках подошел к коренастому. Устремив вдаль круглые глаза, бакинец старательно дышал полной грудью. Выдохнул, перевел взгляд на красноватое лицо Деркаха.

— В таких местах жить — сто лет проживешь!..

Дерках молча кивнул на собравшихся перед коровником доярок. Только теперь коренастый вроде бы вспомнил, зачем они здесь. Видит, коровы стоят, траву пощипывают, перед ними люди в белых халатах, в руках ведра. И, обернувшись к сидящему на ящике тощему парню, сказал:

— Можно начинать.

Тощий не спеша поднялся с ящика, бросил на землю окурок, примял его носком ботинка. Наклонился, чтоб вынуть из ящика аппарат, и тут на него напал кашель. Дядя Алемдар слушал, как из впалой груди парня вырывается сухой, хриплый кашель, и думал: «Ишь как его бьет, ему бы молоко горячее по утрам пить, очень при кашле помогает».

Коренастый, показывая руками, что-то объяснил женщинам, и все сразу пришло в движение. Возле каждой коровы присела на корточки доярка. Савад пристроилась возле той, со звездочкой. Корова стояла отвернувшись: ни траву не щипала, ни смотреть ни на кого не смотрела.

Коренастый поднял руку:

— Приготовились!.. Начали!..

В ведра, журча, полилось молоко, ведра позвякивали, казалось, дождь бьет по железной крыше. Дядя Алемдар подошел к Хази-муаллиму.

— Нельзя было на пастбище коров снять? — негромко, чтоб не слышали гости, спросил он.

— Товарищей прежде всего интересуют новые коровники, — так же тихо ответил Хази-муаллим.