Зеленая ночь - [91]

Сафар уставился налитыми кровью глазами в золотозубый рот портного Мусы, сделал несколько судорожных затяжек; не замечая пепельницы, бросил окурок на землю и притушил его носком ботинка. Потом взял стопку и выплеснул водку в лицо портному. Муса закрыл глаза, сжал кулаки…

Открыв глаза, портной увидел перед собой бледного Ахмеда, который тяжело дышал и с ненавистью смотрел на него. Портной еще заметил, как на тонкой шее парня билась голубая жилка. Такая решимость Ахмеда испугала Мусу. Он кинул взгляд на Сафара — тот сидел, обняв гармонь, в глубоком раздумье.

Парень в белой рубахе тронул портного за плечо.

— Я же говорил тебе — не надо!

Ладонью белой пухлой руки Муса утер с подбородка капли водки и смерил взглядом Ахмеда. Парень в белой рубахе потянул портного к выходу. Муса, упираясь, оглянулся на Ахмеда и наконец выпалил в сердцах:

— Нет, вы только поглядите на Алишева сироту, с кем он дружбу водит.

Потом Ахмед с уста Сафаром молча шли по пыльной дороге. Ахмед нес гармонь, и гармонь, казалась ему тяжелой. Напрягшиеся мышцы расслабились, и во всем теле ощущалась вялость. Ноги подкашивались.

Сафар шел, думая о чем-то своем. Лишь дойдя до дома, он вдруг схватил парня за руку.

— Ты думаешь, я от нужды хожу играть? — спросил он горячо у Ахмеда. — Да я их всех деньгами засыпать могу. Я потому хожу… Я потому играю… — Мастер махнул рукой. — Да что говорить, тебе этого не понять.

Он круто повернул к своему дому, но, сделав шаг-другой, обернулся.

— Дом гнетет меня, — сказал он, — стены давят.. Невмоготу одному.

— Я ведь тоже один, дядя Сафар, — Ахмед подумал, поискал, что бы еще сказать в утешение мастеру, и наконец нашел: — Вон ведь и солнце в небе одиноко, дядя Сафар. Одно-одинешенько — что днем, что ночью…

Уста Сафар посмотрел на юношу и улыбнулся:

— Между нами говоря, ты, видать, в школе был изрядный тупица. Неужто же учителя не объясняли тебе, что там, где солнце, — ночи не бывает? Что солнце нигде не ночует? Никогда. И ему не приходится, как уста Сафару, натягивать на себя каждую ночь старое одеяло.

Ахмед смутился. Вот болван, подумал он о себе, мог бы и сам сообразить, это же каждому первоклашке известно. Хорошо, что с этакой башкой в институт не подался, — вот смеху-то было бы!

Они вошли во двор с развалившимся плетнем и поднялись на веранду. Сафар пнул ногой дверь — она отворилась. В комнате мастер сел на табурет, зажал голову ладонями и закрыл глаза.

Ахмед положил гармонь на стол и сказал:

— Устал ты, дядя Сафар, ложись-ка спать.

Постель была разобрана. Судя по всему, кровать тут никогда не застилалась; край одеяла касался пыльного, давно не метенного пола, наволочка на подушке потемнела от грязи. Стены тоже были серые от пыли. Бог ведает, когда их в последний раз белили! В комнате стоял нежилой дух.

Ахмед стал прибирать со стола остатки засохшей еды, разбросанные вперемешку с окурками.

Сафар приоткрыл один глаз и буркнул:

— Не трудись, зря это.

Он опять закрыл глаза, но вдруг, вспомнив что-то, вскинулся на Ахмеда.

— Слушай, — сказал он, — а ты знаешь, что такое для молодой женщины остаться вдовой? Знаешь, почему так рано седеют одинокие женщины? Не смей осуждать мать и Мансура, слышишь? Они правы! — Сафар помолчал. — Да упокоит аллах душу Алиша… Жить бы ему и жить… Да ведь Мансур в этом не виноват. Будь человеком, пойди и помирись с Мансуром. Это он попросил, чтобы я взял тебя на работу…

Ахмед оцепенел. Он с обидой подумал, что мать о Мансуром обошлись с ним как с несмышленым ребенком, втайне от него распорядились его судьбой. И выходит, вчерашней своей зарплатой Ахмед опять же обязан Мансуру? И зря, значит, скрывал он от матери, что работает.

Сафар зевнул, прикрыв рот ладонью.

— Ступай, — сказал он. — Я спать буду.

— Дядя Сафар, вернись на стройку. Не можем мы без тебя.

— Не вернусь… Плевать мне на Барата!

— А ты плюнь на Барата, а на стройку вернись. Не на Барата же мы работаем, верно? Кто он такой — Барат?

— Мал ты учить меня.

— Мы все тебя просим, не я один.

Сафар покачал головой, и Ахмед решил прибегнуть к последнему доводу:

— А знаешь, кто меня к тебе послал? Заргелем. Передай, сказала, чтобы вернулся мастер, без него, мол, никак…

Сафар недоверчиво улыбнулся:

— Врешь ты все….

— Истинная правда, уста.

Сафар весь подобрался, встал, уперся руками в край стола, вроде бы речь произнести собрался.

— Клянись! — сурово сказал он. — Клянись могилой Алиша!

— Клянусь могилой отца, — сказал Ахмед, — что меня к тебе Заргелем послала.

Мастер сел и глубоко вздохнул:

— Ахмед, чертенок, сердце ты мне растревожил.

Он провел рукой по глазам, потом тяжело поднялся, вытащил из-под кровати пыльный чемодан, открыл его и достал что-то розовое.

— Я купил косынки дочкам Заргелем, — сказал он, — а отдать не решаюсь. Боюсь, не обидеть бы Заргелем. Видишь, в цвет платья — розовые… А как отдать?

— Я передам.

— А Заргелем на меня не рассердится?

— Заргелем обрадуется.

— Ох, врешь ты все…

— Сам увидишь.

— Ну, так тому и быть, бери. Умница ты у меня. Сердечко у тебя умное.

Ахмед взял с тумбочки старую газету и завернул в нее розовые косынки. У двери Сафар схватил его за руку и зашептал на ухо: