Зеленая ночь - [90]

в пиале, все это она поставила перед сыном.

— С вечера бозбаш остался, — сказала она. — Разогреть?

— Не хочу.

Гамар пододвинула к сыну пиалу с дошабом.

— Спал ты как убитый… Не смела разбудить, ждала все, когда сам проснешься, и на работу опоздала. — Легко она это сказала, не в упрек.

Но Ахмед подумал, что мать совсем очерствела к нему, слов ласковых ему не говорит, слез при его виде уже не льет, о переселении разговора не заводит, потому что забыла она шофера Алиша, а теперь постепенно и родного сына забывает. И все потому, что любит она Мансура, который изгнал из ее сердца Алиша, а вскоре изгонит и его, Ахмеда.

Эти мысли точно подстегнули Ахмеда. Он вскочил, с ненавистью оглядел чистую, очень уютную квартиру.

— Я пошел, — буркнул он.

— Да куда ты? Поешь же… — взмолилась мать.

— К дяде Сафару я… — уже мягче ответил он. Ему вспомнился вдруг наказ Заргелем.

И тут Гамар подошла к сыну, обняла его за плечи, погладила по мягким волосам. Голубые глаза ее увлажнились.

— Сынок, родной мой, обещай, что никогда больше этой отравы пить не будешь.

Чтобы не затягивать разговор, Ахмед сказал коротко:

— Не буду, — и вышел.

Мать, как ниточка за иголочкой, последовала за ним. Так, молча, Гамар шла за ним до калитки, где робко и тихо спросила:

— А вечером придешь?

Пряча глаза от матери, он ответил тоже шепотом, но твердо:

— Нет! — и быстрыми шагами удалился.

Женщина не знала, что еще сказать, она кусала губы, глаза были полны слез.

Ахмед не застал каменщика дома. Узнав от соседей, что Сафар пошел на свадьбу, парень отправился туда.

Свадебный шатер стоял под развесистым тутовым деревом. Ахмед заглянул вовнутрь — людей было маловато. Похоже, что свадьба шла к концу и гости уже разошлись. У входа в шатер сидели два парня и торопливо ели. Они, видать, были заняты приемом гостей, и только сейчас им выпало время перекусить самим. Во главе длинного стола сидел уста Сафар, возле него приютился толстенький человек с бубном. Уста Сафар играл на гармони, а толстячок виртуозно бил пухлыми пальцами в бубен.

Ахмед осторожно вошел в шатер и встал в углу. Сафар играл, прижав небритый подбородок к гармони и устремив глаза в землю. Грубые, длинные пальцы мастера перебирали перламутровые клавиши, синюшные жесткие губы двигались в такт музыке. Ахмед понял, что Сафар играет сейчас для себя одного, что мыслями он далек отсюда.

В шатер уверенно вошел портной Муса, бывший муж Заргелем, и, кинув косой взгляд на Сафара, подсел к парням.

Парень в белой рубахе, проглотив кусок, спросил Мусу:

— Кто же так поздно на свадьбу является?

— Работы много, — ответил Муса, — едва успел побриться.

Уста Сафар, увидев бывшего мужа Заргелем, перестал играть, поставил гармонь на колени и, медленно вытащив из пачки сигарету, закурил.

Ахмед, стоявший напротив Мусы, который уперся своим круглым брюшком в угол стола, стал разглядывать его, пытаясь на лице портного найти ответ на вопрос, почему он бросил Заргелем и двух чудесных дочек.

Но портной, казалось, никого не замечал, он смеялся, говорил что-то, его большой рот раскрывался до ушей, и при этом были видны тридцать два золотых зуба. И трудно было понять, он веселится искренне или просто зубоскалит. Кивнув на бутылку водки на столе, Муса подмигнул парню в белой рубахе:

— Плесни-ка граммов сто.

Парень удивился:

— Ты же вроде непьющий.

Портной осклабился во весь свой золотой рот.

— А я не для себя. Угостить хочу кое-кого.

Парень догадался, кого портной имеет в виду, и не стал наливать водку.

— Уста Сафар не пьет, — отрезал он.

Муса нахмурился.

— А тебе что за печаль? Я у тебя в гостях и прошу сто граммов водки. Хочешь — заплачу? Этот бездельник за моей спиной языком треплет почем зря. Что ему за дело, что я жену бросил? Он мне кто — дядька? Наливай, я угощу его. Он ко мне со злом, а я к нему с добром.

Парень нехотя налил стопку водки.

Взяв рюмку, Муса, косолапо переступая с ноги на ногу, подошел к уста Сафару и поставил рюмку перед ним на стол.

— Выпей за мое здоровье! — потребовал он.

Сафар даже не взглянул на него, он спокойно курил.

— Выпей, Сафар! — повторил Муса.

Мастер, сделав затяжку, выпустил дым прямо в стопку с водкой. Сосед его, с бубном, заерзал на стуле.

Муса, не зная, как вести себя дальше, вдруг полез в карман брюк, нашарил там двугривенный и звякнул им об стол.

— Сыграй-ка мне песню «Буйвол в сад забрел…», — снова осклабился он. — А я послушаю.

Ахмед увидел, как у Сафара мелко затряслись пальцы, раздулись ноздри, заалели щеки. Парню так стало жалко каменщика, что хотелось схватить стул и ударить им золотозубого портного по голове.

«Чего Сафар сидит? — удивился Ахмед. — Почему не встанет и не врежет как следует этой гадине?»

А Муса снова полез в карман, достал металлический рубль и кинул на стол. Монета, покатившись, звякнула о стопку с водкой.

— Сыграй мне… «Цветок айвы», — куражился Муса, — я плясать хочу… Играй же, говорят тебе, у меня зуд в ногах!

Уста Сафар сидел съежившись, крепко прижимая к груди гармонь, точно ему было холодно.

— Слушай, ты здесь для чего сидишь? — медленно, с расстановкой спросил Муса. — Для того чтобы играть по заказам гостей, не так ли? Ну, так играй же — я плачу!