Зависимость - [4]

Так я и поступаю однажды вечером, когда мы в тишине стоим у канала, в котором вода плещется о камни набережной с нежным и ленивым звуком. Я спрашиваю Пита, что нужно для развода, и он обещает взять на себя все хлопоты, мне же нужно лишь открыться Вигго Ф. Пит обещает платить за меня, чтобы я могла жить в пансионе, и содержать лучше, чем с этим справляется Вигго Ф. Может, я и сама буду себя содержать, отвечаю я. Сейчас я работаю над романом. Говорю так непринужденно, как будто уже написала двадцать, а это двадцать первый. Пит просит дать почитать, но я объясняю, что никому не покажу, пока не завершу книгу. Тогда он спрашивает, приду ли к нему поужинать как-нибудь вечером. Он живет на улице Сторе Конгенсгаде в небольшой квартире, куда перебрался после развода. Приглашение я принимаю, а Вигго Ф. говорю, что мне нужно навестить родителей. Я вру ему впервые, и от этого стыдно, потому что он мне верит. Вигго Ф. сидит за письменным столом над «Дикой пшеницей»: вырезает из гранок иллюстрации, рассказы и стихи и наклеивает их на страницы старого номера. Он действует бережно, и его фигура с большой головой склоняется под зеленой лампой — он излучает что-то похожее на счастье: журнал он любит так, как другие любят свою семью. Я целую его в мягкие влажные губы, и неожиданно на мои глаза наворачиваются слезы. У нас было нечто общее, пусть и немногое — но всё же, и вот я начала это разрушать. Мне грустно, оттого что моя жизнь вот-вот станет такой сложной, как никогда прежде. Но я задумываюсь и о том, как странно, что я ни разу не шла наперекор чужой воле, по крайней мере всерьез. Возможно, задержусь, предупреждаю я, моей маме нездоровится. Не стоит меня дожидаться.

* * *

Ну что, спрашивает Пит весело, всё прошло нормально?

Да, отвечаю я и чувствую себя счастливой. После романа с Акселем я считала, что со мной что-то не так, но это оказалось неправдой. Мы поели и выпили, и я немного опьянела. Мы лежим в просторной кровати с балдахином, доставшейся Питу от его матери, врача-окулиста. В комнате много причудливых ламп, мебель современная, на полу — шкура белого медведя. В вазе у кровати стоит роза, которая уже начала терять лепестки. Она от Пита. Кроме того, он подарил мне платье из синего бархата, которому пока придется повисеть здесь. Забрать его домой я не могу. Я нюхаю розу. Она больше не верит в размножение почкованием, смеюсь я. Это мне пригодится, вскрикивает Пит и вскакивает с кровати совершенно голый. Он садится за письменный стол, хватается за ручку и бумагу и что-то записывает. Закончив, показывает мне. Это его грук[2] для «Политикен», куда он каждый день пишет по такому четверостишью — едкому или шутливому. На листе — строки:

Любимой розу я принес, оставил у постели.

Всю ночь от жара лепестки так пламенно алели.

Но лепесток за лепестком — и вот опал цветочек.

Теперь не верит он, что мог размножиться из почек.

Я хвалю, и он отвечает, что мне полагается половина гонорара. Для Пита нет ничего запретного и постыдного в том, чтобы сочинять. Для него это как дышать.

Мёллера ждет сильный удар, злорадствует Пит. Когда вы поженились, все его друзья держали пари, сколько продержится брак — меньше или больше года. В срок больше года не верил никто. И Роберт Миккельсен позаботился, чтобы вы заключили брачный договор, — думал, что ты претендуешь на половину имущества мужа.

Какой же ты злобный, с удивлением бросаю я, какой же ты сложный.

Нет, отвечает Пит, просто я его недолюбливаю. Он паразитирует на художниках, сам таковым не являясь. Он совершенно не умеет писать.

Он тут ни при чем, замечаю я неловко. Мне не нравится, как ты отзываешься о нем. От этого у меня портится настроение. Я спрашиваю, который час, и мое короткое счастье медленно истекает. Комната наполняется прохладной серебристой тишиной, будто должно произойти что-то фатальное. Слов Пита я не слышу. Я думаю о Вигго Ф., который в свете настольной лампы склонился, работая над своим журналом. Я думаю о пари его друзей и о том, что сказать ему о разводе немыслимо. Иногда, произносит Пит нежно, ты так далеко и до тебя не достучаться. Ты такая очаровательная, и, кажется, я тебя люблю. Тебе можно писать, спрашивает он, почту приносят после его ухода на работу? Да, отвечаю я, можешь писать. На следующий день я получаю от него любовное признание. «Милая зверушка, — пишет он, — ты единственная, на ком я хотел бы жениться». Я в испуге звоню Вигго Ф. Что тебе надо? — спрашивает он раздраженно. Не знаю, говорю я, просто мне очень одиноко. Да брось ты, произносит он добродушно, я же приду вечером домой.

Я достаю роман и пишу, забыв обо всем на свете. Он почти готов. Я назову его «Обидели ребенка». Так или иначе речь идет обо мне, хотя со мной и не случалось того, что испытывают герои.

3

И ты, говорит Вигго Ф., покручивая усы — знак его хорошего настроения, — скрывала от меня всё это время?

Держа мой текст в руках, он смотрит на меня своими лучезарными голубыми глазами, настолько ясными, словно они только что из прачечной. Всё в нем чистое и аккуратное, и от него пахнет мылом и одеколоном. Он не курит — его дыхание свежее, как у ребенка.