Зависимость - [25]

2

После развода мне достается квартира, куда мы переезжаем с Хэлле и Карлом. Эббе же снова живет у своей матери, и я навещаю его, когда он зовет. К нам он — ни ногой, боится столкнуться с Карлом. А вот Лизе, Оле, Синне и Арне, наоборот, заглядывают часто. Синне снова сошлась с Арне: ее спекулянта посадили в кутузку. Во время отношений с Эббе эта непринужденная беготня друг к другу казалась мне милой, теперь же раздражает и переходит все границы. Злит она и Карла, который яростно ревнует меня ко всем моим друзьям. Когда они приходят в гости, он сидит со скромной и кроткой улыбкой и почти не участвует в беседе. Тебе он не кажется немного странным? — как-то осторожно спрашивает Лизе. Его неприветливость я объясняю тем, что он много работает и к вечеру устает. А что ты сама? — продолжает она. Ты изменилась после знакомства с ним. К тому же ты похудела, и вид у тебя нездоровый. Я сердито отвечаю, что ее никогда не интересовал никто, кроме студентов — выпускников гимназии Хёнг, и ей кажется подозрительным любой, кто не пьянствует, не болтает без умолку и не делает глупостей. Мои слова уязвляют Лизе, и она еще долго обходит меня стороной.

Некоторое время спустя после нашей свадьбы Арне и Синне приглашают нас вечером на званый ужин. Синне прислали из дома полтуши поросенка, и это нужно отметить. Карл от приглашения отказывается и предпочитает, чтобы и я не ходила. Извиняющимся тоном, который никогда не выдает его истинного настроя, он говорит: если человек поглощен работой, не стоит заводить слишком много знакомств. Но это мои друзья, возражаю я, совершенно не вижу причин не пойти на ужин. А если я сделаю укол, вкрадчиво спрашивает он, ты останешься дома? Сбитая с толку, я соглашаюсь, и впервые мне становится страшно. На следующее утро мне так плохо, что я не в состоянии подняться и сварить ему кофе. Свет режет глаза, и я с трудом разлепляю потрескавшиеся, сухие губы. Прикосновение простыни и пододеяльника к коже кажется невыносимым. Куда бы ни упал взгляд — всё выглядит уродливым, тяжелым и неприятным. Сорвавшись, я отталкиваю от себя Хэлле, и она разражается плачем. Что случилось? — спрашивает Карл. Снова ухо? Да, вою я и хватаюсь за ухо. Боже ты мой, думаю я в отчаянии, пусть он еще разочек попадется на эту уловку. Пусть не уходит на работу, пока не уколет меня. Дай посмотрю, заботливо просит Карл и достает отоскоп и небольшой фонарик с верхней полки шкафа, где хранятся инструменты для выскабливания. Выглядит безобидно, бормочет он, всё должно быть под контролем — ты ведь ходишь к лору дважды в неделю. Пока он обследует ухо, я пытаюсь не моргать, чтобы вызвать слезы. Я очень беспокоюсь, говорит он, наполняя шприц, возможно, у нас нет другого выхода — только операция. Я обсужу это с Фальбе Хансеном. Это врач, которого Карл для меня нашел. Почему ты делаешь маме укол, спрашивает Хэлле, которая наблюдает такое впервые. Это прививка, отвечает он, от дифтерии, тебе уже сделали. Но ее делают в плечо, возражает та, а почему ты делаешь в руку? Взрослым колют по-другому, объясняет он, вынимая иглу. Расслабленная, отдаленная и блаженная, я наблюдаю, как он пьет кофе и накладывает Хэлле овсяную кашу. Пассивная и счастливая, прощаюсь с ним, но глубоко в моем затуманенном маленьком сердце таится страх — он гложет меня. Операция! С ухом всё в порядке. Но я забываю об этом и грежу о романе, который уже задумала. Он будет называться «Ради ребенка», и я пишу его в уме. Длинные, красивые, стройные предложения тянутся через мое сознание, и я лежу на диване, уставившись на печатную машинку, не в силах сделать хоть малейшее движение в ее сторону. Хэлле ползает по мне, и одеваться ей приходится самой. Я велю ей подняться к Киму и поиграть в саду. Когда действие укола заканчивается, я заливаюсь слезами, одеяло натягиваю до самого подбородка — меня трясет от холода, хотя уже наступило лето. Это ужасно, произношу я вслух, терпеть нет сил. Как положить этому конец? Я с трудом одеваюсь — руки дрожат, вещи царапают кожу. Я собираюсь позвонить Карлу, чтобы он вернулся и впрыснул мне новую порцию. Часы кажутся годами, и я думаю, что их не переживу. Неожиданная резь в животе заставляет меня пойти в туалет. Начинается понос — в уборную приходится бегать каждые пять минут.

Позже мне становится чуточку легче. Я усаживаюсь за печатную машинку и начинаю роман, который давно блуждает у меня в голове. Но пишется не так легко и бегло, как обычно, мысли сложно собрать воедино. Я всё время посматриваю на наручные часы, чтобы узнать, сколько времени остается до прихода Карла.

В полдень заходит Джон, друг Карла, он изучает медицину и болеет туберкулезом. Джон живет в Рудерхёй у моей свекрови. Мне он не нравится: у него неприятная привычка молча сидеть в углу, не сводя с меня больших глаз, словно он — рентгеновский аппарат. Я для него — будто трудная задача, которую любой ценой нужно решить. Обычно они с Карлом обсуждают при мне непонятные научные вопросы, и наедине с ним я никогда не остаюсь. Мне нужно с тобой поговорить, произносит он серьезно, у тебя есть минутка? Я приглашаю его войти, и сердце у меня начинает колотиться быстрее от странного неопределенного страха. Джон садится на мой стул у письменного стола, я — на оттоманку. Сидя он кажется высоким: крупное квадратное лицо, широкие плечи и длинная сутулая спина. Ноги очень короткие, поэтому когда он встает, то едва ли становится выше. Раньше они с Карлом жили в Регенсене