Зависимость - [23]

Дома Эббе читает стихи Тёгера Ларсена, набивая трубку — он купил ее, где-то узнав, что от сигарет можно заработать рак. Умирать раньше меня и Хэлле ему не хочется. На вопрос о делах Нади я отвечаю правду: она помолвлена с парнем из Консервативной молодежи[20] и высказывает реакционные взгляды — будто времен Фредерика VII. Это его забавляет, и он считает, что ей стоит выйти замуж и нарожать детей. Мы стареем, добавляет он и выбивает трубку в пепельницу. Ему двадцать семь, мне двадцать пять. Вспоминая свое детство, говорит он, чувствую себя Тёгером Ларсеном. Вот послушай:

Будь счастлив, поймав ускользающий свет

Весны твоей детской во сне.

Благодатное солнце. И рядом отец.

Мать в кухне, в привычной возне[21].

Моей маме, возражаю я, больше пятидесяти, но старой я ее не считаю. Моей — шестьдесят пять, говорит он, и я никогда не знал ее молодой. Это большая разница. Я не слежу за ходом его мысли, когда он предается рассуждениям, насколько он стар. Всё, что мне приходится от него скрывать, только отдаляет нас друг от друга. Когда мы ложимся, я говорю, что очень устала и хочу спать. Сообщаю, что утром поеду посмотреть, где живут Эстер и Хальфдан. Эббе хочет со мной, но я возражаю: мы не можем вечно оставлять Лизе присматривать за Хэлле, да и его матери тоже не очень нравится нянчиться с ребенком. Обещаю вернуться домой рано.

На следующий день в трамвае, на пути к Карлу, я убеждаю себя, что совсем не обязательно беременна. Может быть, это всего лишь нерегулярная менструация — не редкость, встречается у многих женщин. Я твержу это, потому что не желаю, чтобы рядом с Хэлле появилась новая тень, возраст которой я буду постоянно высчитывать — сколько месяцев бы этому призраку исполнилось. Я знаю: часто женщины делают выскабливание, чтобы просто привести в порядок свои внутренности. Я вхожу к Карлу и замечаю: в комнате появился высокий стол. Он стоит посередине и накрыт белой простыней. Карл в белом халате приносит подушку, чтобы мне было удобно лежать. Он любезно просит меня занять место, пока сам моет руки и чистит ногти. Рядом со столом на стопке книг лежат блестящие инструменты. Вымыв руки, он берет шприц со стеклянной полки над умывальником. Кладет его рядом с инструментами — внутри прозрачная жидкость, — стягивает над моим локтем резиновый жгут. Я сделаю легкий укол, объясняет он спокойно, ты почти не почувствуешь. Карл слегка постукивает по сгибу моей руки напротив локтя, пока голубая вена не проступает отчетливо. Хорошие вены, замечает он. Он делает инъекцию, жидкость из шприца исчезает во мне — и незнакомое блаженство разливается по всему телу. Комната превращается в ярко освещенный зал, я чувствую себя сонной, расслабленной и счастливой, как никогда прежде. Я переворачиваюсь на бок и закрываю глаза. Оставь меня в покое, через множество слоев ваты слышу я собственный голос, не нужно со мной ничего делать.

Я просыпаюсь — Карл моет руки. Состояние блаженства еще не рассеялось, и кажется, что оно может исчезнуть при малейшем движении. Поднимайся и одевайся, произносит Карл, вытирая руки, всё позади. Я не спеша подчиняюсь ему, не подавая вида, насколько я счастлива. Он предлагает пива, но в ответ я лишь трясу головой. Он объясняет, что я нуждаюсь в жидкости, и приносит газированную воду, которую я заставляю себя выпить. Карл садится рядом со мной на кровать и осторожно целует. Было ужасно? — спрашивает он. Нет, отвечаю я. Но что ты мне впрыснул? Петидин, отвечает он, обезболивающее средство. Я беру его руку и прижимаю ее к своей щеке. Я влюблена в тебя и скоро вернусь. Он выглядит счастливым и в этот момент кажется мне красивым. Его лицо, солидное и стойкое, похоже, прослужит ему всю жизнь. У Эббе лицо хрупкое и уже изношенное во многих местах — возможно, не дотянет и до сорока лет. Это странная мысль, и у меня не получается ее правильно выразить. Я возвращаюсь и осторожно интересуюсь, нельзя ли получить еще один такой укол? Карл громко смеется и трет свой сильно выступающий подбородок. Ну хорошо, соглашается он, раз тебе так понравилось. Ты всё равно не предрасположена к тому, чтобы стать наркоманкой. Мне бы хотелось выйти за тебя замуж, говорю я, поглаживая его мягкие густые волосы. А как же твой муж? — спрашивает Карл. Я просто съеду, отвечаю я, и заберу с собой Хэлле. По пути домой, в трамвае, действие укола постепенно проходит, и всё, куда бы ни упал мой взгляд, кажется покрытым серой туманной вуалью. Петидин не выходит у меня из головы, и это название звучит словно птичья трель. Я решаю никогда не отпускать этого мужчину — ведь он может подарить мне несказанное блаженство.

Дома Эббе пытается вытащить из меня, как обстоят дела у Эстер и Хальфдана, но я отделываюсь односложными ответами. На вопрос, что случилось, отвечаю, что болит зуб. В кровати разворачиваюсь к нему спиной и ощущаю легкий след от укола на сгибе руки. Я только и думаю, как повторить это ощущение, мне безразличны все, кроме Карла, — даже Эббе.

Часть II

1

Теперь, когда Эббе уже нет в живых, я пытаюсь вспомнить его лицо — и всегда представляю его себе таким, как в день, когда сообщила, что у меня есть другой. Мы сидели за ужином с Хэлле. Он отложил приборы, отодвинул тарелку. Побледнел, на щеке задрожал нерв — но больше никаких признаков волнения. Он поднялся, взял с полки трубку и принялся тщательно ее набивать. Начал расхаживать по комнате, неистово затягиваясь, взгляд уставил в потолок — словно в поисках решения. И что же, ты хочешь развестись? — глухо и спокойно спросил он. Не знаю, ответила я, пока что мы с Хэлле просто переедем на время. Может, еще и вернемся. Неожиданно, отложив трубку в сторону, он взял Хэлле на руки, что делал крайне редко. Папа расстроился, сказала она, прижавшись к его щеке своей. Нет, он выдавил из себя улыбку, ешь. Он усадил ее обратно в детский стульчик, взял трубку и продолжил бродить со словами: совершенно не понимаю, почему обязательно надо жениться или жить вместе. Приходится видеть одних и тех же людей на протяжении всей жизни — а в этом есть что-то неестественное. Кто знает, вдруг у нас всё было бы лучше, если бы мы просто навещали друг друга. Кто он? — добавил он, не глядя на меня. Врач, ответила я, познакомились на «туберкулезном балу». Эббе снова сел, и я заметила капельки пота на его лбу. Он спросил, по-прежнему уставившись в потолок: ты думаешь, что он может дать тебе мировоззрение? Когда Эббе расстроен, он всегда да ляпнет какую-нибудь глупость. Не понимаю, о чем ты, сказала я в ответ, мировоззрение — это ведь не то, что можно просто так дать друг другу.