Завернувшись в теплый плед. Лето - [21]

Говорили, что Тенебра была строга и справедлива ко всему сделанному и не сделанному. И когда приходило время, она встречала вчерашних ребят и слушала данные им Лючией напутствия и истории пройденного ими пути.

И не было во всей стране места прекраснее этого, и никто не хотел уходить оттуда, оттого никто и не возвращался.

Я замолкаю. Бабушка улыбается, я убираю слезинки, застывшие в уголках ее глаз.

— Интересно, в какой он сейчас сказке? — спрашивает она.

Я зашториваю окна, включаю ночник и сам украдкой вытираю глаза.

— Я приду завтра, хорошо?

— Ноэль, ты не мог бы выключить свет? Я больше не боюсь темноты.

Засвеченная фотопленка

Я громко барабаню в калитку, и гулкое эхо разлетается по мирно просыпающейся улице. Но ты ждешь меня еще со вчерашнего вечера. Ты уже готов к моему приезду.

Калитка тотчас открывается, и ты впускаешь меня внутрь. Деловито оборачиваясь, бросаешь через плечо, чтобы я не забыла ее закрыть. Участок перед домом — сплошное соцветье, смесь из яркой зелени и слепящего солнечного света. И посреди этого летнего пожара стоишь ты, с маленькой желтой леечкой.

Из-под панамки выбиваются отросшие золотые, блестящие, выгорающие под солнечным натиском пряди. На носу и щеках размазанные кляксы оранжевых веснушек.

Ты ставишь лейку на траву, берешь секатор и начинаешь безжалостно бороться с засохшими ветками шиповника. Куст буквально трясется и ходит ходуном от страха, и, пытаясь отвадить тебя и твою неприступную решительность, глупая роза вместо того, чтобы выпустить все свои шипы, щедро осыпает тебя лимонными лепестками.

Вместе пропалываем клубнику и набираем маленький букетик ромашек, чтобы поставить их в чашку к утреннему завтраку, состоящему из поджаристых сырников и щедро сдобренного молоком кофе.

После завтрака разваливаемся прямо на полу веранды и обсуждаем, как быстро елочка превратилась в огромную ель, и что качели теперь заросли бурьяном и надо бы перенести их к яблоне за домом, и еще хорошо бы было повесить там гамак.

Жмурясь от переполняющей воздух яркости, бредем к теплице, чтобы нарвать разных трав в салат, а по пути срываем смородиновых листов и мяты к чаю.

В теплице — буйство. Кинза и укроп разрослись и отвоевали выделенную цветам территорию. На огуречных стрелках виднеются маленькие, желто-зеленые завязи. Ты радостно показываешь хорошо взошедший лук, который мы сажали две недели назад, и хмуришься на не желающий приниматься за дело молодой горошек. Мы набираем две огромные лейки и тщательно заливаем жадные до жизни растения, и ты тихонько бормочешь:

— Молодец, земля, что так постаралась и все для нас вырастила. Спасибо!

Солнце мерно клонится к горизонту, выкрашивая все вокруг охрой. Водопады света дробятся витражными окнами на разноцветные осколки, как будто мимо пролетал дракон и обронил свои несметные сокровища: радужные блестяшки драгоценных камней.

Только дома я понимаю, как приятно гудит спина. Лежу на прохладном полу и смотрю, как солнечные лучи опускаются все ниже, а потом и вовсе пропадают со стены, печально моргнув в последний раз.

С кухни начинает сочиться аромат привезенных ромашек, и внутри вновь вспыхивает полуденный жар и его ослепительность.

Ложась спать, думаю, что каждый из нас как засвеченная фотопленка. Однажды детали сотрутся из памяти, и останутся только смутные ощущения душевного единения, останутся только знакомые запахи, останутся солнечные блики на чьих-то сияющих, торчащих из-под панамки волосах. В нас останутся только размытые следы испытанного когда-то счастья.

На краю ночи

— Простите, но уже почти ночь…

— У меня всегда ночь.

— Может быть, стоило бы для начала снять очки? Хотя бы в помещении.

— Зачем мне предъявлять миру свою слепоту?

— Черт. Простите.

— В качестве извинений с удовольствием приму еще один коктейль.

— Никогда раньше не смешивал коктейли для таких. Ну, как вы.

— И как ощущения?

— Честно говоря, чувствую облегчение. Можно наконец-то не выделываться.

— Выделываться?

— Ну, знаете, подбрасывать шейкеры, драматично поджигать содержимое стакана.

— Глаза б мои не смотрели!

— Да нет, я… Простите…

— Великодушно прощаю. Я последний посетитель?

— Да.

— Сделайте и себе коктейль. Давайте выпьем. Вместе?

— Вам раньше говорили, что вам очень идут очки?

— Перестаньте. Я же не барышня, чтобы переживать из-за того, как выгляжу.

— Что такого в том, чтобы переживать?

— Я человек консервативных взглядов. «Безнадежно отсталый», как сказала бы молодежь.

— Молодежь так уже лет десять не говорит.

— Вот видите.

— А давно вы? Ну, ослепли?

— Пожалуй, что давно.

— Вы знаете, что в нашем баре панорамные окна?

— Все шутите?

— Простите. Снова.

— И что же там? В этих окнах?

— Белые ночи. Люблю это время. Кажется, будто город вообще не спит.

— Что ж, пожалуй, действительно необычно.

— Я могу спросить?

— Спросите.

— Вы работаете?

— Да.

— Ого. Мощно.

— Отчего же? Вы не работаете разве?

— Но я-то не такой. Ну. Как вы.

— Думаете, вам легче?

— Думаю, что вам тяжелее. А кем вы работаете?

— Я пианист.

— Сыграете?

— No one seems to love or understand me…

— Какая-то знакомая мелодия.

— Это «Bye, bye blackbird».

— Инди-поп?

— Какой, прости господи, поп. Это джаз!