Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул - [88]

Во время этого спектакля лорд Джон наклонился ко мне и стал рассказывать какую-то бесконечную историю о буйволе и индийском радже, которая, как мне казалось, не имела ни начала, ни конца. Профессор Саммерли уже начал щебетать, как канарейка, а лорд Джон приблизился к кульминации своего рассказа, когда наш поезд остановился в Джарвис Брук, откуда мы должны были добираться дальше, в Ротерфилд.

Здесь нас встречал Челленджер. Он, казалось, сиял. Не каждый индюк умеет ходить с таким чувством собственного достоинства, так медленно, высоко поднимая ноги, как профессор разгуливал по своей станции, с милостивой улыбкой снисходительного поощрения оглядывая всех вокруг себя. Если что-то и изменилось в нем с момента нашей последней встречи, так это черты лица, ставшие еще выразительнее. Большая голова и широкий лоб, на котором лежала прядь черных волос, казались даже больше, чем раньше. Черная борода выдавалась вперед еще более впечатляющим каскадом, а серо-голубые глаза с надменными, насмешливо полуприкрытыми веками казались еще более властными.

Челленджер удивленно пожал мне руку и ободряюще улыбнулся – так улыбается директор школы ученику младших классов, – потом поздоровался с остальными, помог нам взять наши вещи и баллоны с кислородом и погрузить их в машину. Мы сели в автомобиль. За рулем был все тот же невозмутимый Остин, немногословный человек, которого я видел в роли дворецкого во время моего первого визита в дом профессора. Извилистая дорога вела вверх по холму, и за окном открывался прекрасный вид. Я сидел на переднем сиденье рядом с водителем, а трое моих товарищей позади нас говорили, казалось, все одновременно. Лорд Джон, насколько мне удалось разобрать, все пытался рассказать свою историю о буйволе, и в то же время я слышал глубокий, как и прежде, рокочущий голос Челленджера и нетерпеливую речь Саммерли, столкнувшихся в жестокой борьбе двух научных умов. Вдруг Остин, не отрывая глаз от дороги, наклонил ко мне свое коричневато-красное лицо.

– Меня уволили, – сказал он.

– Боже мой! – воскликнул я.

Сегодня все казалось странным. Окружающие говорили необычные, неожиданные вещи. Все это было как во сне.

– Уже в сорок седьмой раз, – добавил Остин задумчиво.

– И когда вы уходите? – спросил я, желая разговорить его.

– Я не ухожу, – ответил Остин.

Казалось, разговор на этом закончился, но слуга тут же продолжил.

– Если мне придется уйти, кто же за ним присматривать-то будет, – кивнул он в сторону хозяина. – Кто же еще будет ему служить?

– Кто-нибудь другой, – запинаясь, предположил я.

– Да нет. И недели никто не выдержит. Если мне придется уйти, жизнь в этом доме остановится. Все равно как часы, если вытащить из них ходовую пружину. Я говорю это вам, потому что вы его друг и должны знать. Если бы я поймал его на слове… но для этого нужно быть совсем бессердечным. Он и его супруга – это два маленьких ребенка, которых запеленали и оставили одних. Я просто все для них. И вот пожалуйста, он меня увольняет.

– А почему вы говорите, что никто не выдержит? – спросил я.

– Никто не сможет так снисходительно относится к нему, как я. Хозяин очень умен, так умен, что иногда ведет себя как полный болван. Я вижу, что он совсем с ума сошел, точно вам говорю. Ну, взять хотя бы то, что он сделал сегодня утром.

– А что же он сделал?

Остин снова наклонился ко мне.

– Он укусил прислугу, – сказал он хриплым шепотом.

– Укусил?!

– Да, сэр. Укусил ее за ногу. Я собственными глазами видел, как она бегала от него по всему дому.

– Боже мой!

– Вы бы и не то сказали, если бы видели, что тут происходит. Он не дружит с соседями. Некоторые из них считают, что среди тех монстров, о которых вы написали, он чувствовал себя как дома – «Дом, милый дом!»[143] – и что более подходящей компании для него и не сыскать. Вот так они говорят. Но я работаю у него уже десять лет, и я обожаю его, я знаю, он прекрасный человек, и, в конечном счете, для меня большая честь служить у него. Но порой он действительно бывает жесток. Вот, например, что вы скажите об этом, сэр. Ведь это не совсем то, что можно было бы считать старомодным английским гостеприимством, правда? Нет, вы только почитайте!

Машина очень медленно ехала по крутому, извилистому подъему. На углу, над аккуратно подрезанной живой изгородью виднелась табличка. После того как Остин предупредил меня, прочесть это было несложно, поскольку надпись была короткой и броской:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

ПОСЕТИТЕЛЯМ, ЖУРНАЛИСТАМ И НИЩИМ

ВХОД ЗАПРЕЩЕН

Дж. Э. ЧЕЛЛЕНДЖЕР

– Да уж, радушием это не назовешь, – сказал Остин, покачивая головой и поглядывая на надпись. – На рождественской открытке, например, это смотрелось бы не очень здорово. Прошу прощения, сэр, я уже многие годы не говорил так много, но сегодня, похоже, чувства просто переполняют меня. Пусть он увольняет меня хоть до посинения, но я не уйду, и точка. Я его слуга, а он мой хозяин, и так будет, думаю, до конца наших дней.

Мы проехали между белыми столбами ворот и покатили по извилистой дороге, усаженной кустами рододендрона. В конце ее стоял низкий кирпичный домик, отделанный белым деревом, очень уютный и милый. Госпожа Челленджер, маленькая, изящная улыбающаяся женщина, встречала нас, стоя перед открытой дверью.