Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул - [87]

– Думаю, что если бы вы знали больше фактов, то не были бы столь категоричны в своих суждениях, – сказал я.

Саммерли достал изо рта трубку и остановил на мне холодный взгляд.

– Сэр, прошу вас объяснить, что вы хотите сказать этим своим нелепым замечанием?

– Я хочу сказать, что, когда я уходил из офиса, редактор отдела новостей сообщил мне о том, что пришла телеграмма, сообщавшая о массовом заболевании аборигенов на Суматре, а еще о том, что в Зондском проливе не работают маяки.

– Воистину, нет предела человеческому легковерию! – в ярости вскрикнул Саммерли. – Но вы же должны понимать, что эфир, – если, допустим, принять на мгновение абсурдные предположения Челленджера, – это вселенская субстанция, которая присутствует здесь так же, как и на другом конце света. Или вы хоть на секунду допускаете, что есть английский эфир и эфир Суматры? Возможно, вы полагаете, что эфир графства Кент чем-то лучше эфира графства Суррей, через которое сейчас проезжает наш поезд? Действительно, нет пределов доверчивости и невежеству среднестатистического дилетанта. Мыслимо ли, чтобы эфир Суматры был столь ужасным, чтобы стать причиной массового заболевания, тогда как эфир здесь не произвел на нас сколько-нибудь ощутимого эффекта? Лично я могу сказать, что в жизни не чувствовал большей силы в теле и большей трезвости ума, чем сейчас.

– Возможно. Я не считаю себя большим ученым, – сказал я, – хотя где-то слышал, что то, что одно поколение называет наукой, следующее считает заблуждением. Но и капли здравого смысла достаточно, чтобы понять, что поскольку мы так мало знаем об эфире, на него, возможно, оказывают влияние некоторые местные условия в других частях света, и там он может оказывать такое воздействие, которое мы здесь заметим лишь позже.

– С помощью «возможно» и «может быть» легко доказать все что угодно! – со злостью воскликнул Саммерли. – Свиньи могут летать. Да, сэр, свиньи могут летать, – но не летают. Нет смысла пытаться вас переубедить. Челленджер забил вам голову всякой чепухой, и вы оба не способны рассуждать здраво. Это все равно, что спорить с этой стенкой.

– Должен заметить, профессор Саммерли, что ваши манеры ничуть не стали лучше с тех пор, как я в последний раз имел удовольствие общаться с вами, – сурово сказал лорд Джон.

– Вы, лорды, просто не привыкли слышать правду, – ответил Саммерли с горькой улыбкой. – Вас возмущает, – не так ли? – когда кто-то дает вам понять, что даже при вашем титуле вы остаетесь человеком невежественным?

– Честное слово, сэр, – резко заметил лорд Джон, – были бы вы помоложе, вы бы не посмели говорить со мной в столь оскорбительном тоне.

Саммерли заносчиво поднял голову, и его редкая козлиная бородка вызывающе задрожала.

– Знайте же, сэр, что молодой или старый, я никогда не боялся высказывать свое мнение пижону-невежде – да, сэр, именно так, пижону-невежде, будь у вас даже все титулы, какие только смогли выдумать рабы, а принять – дураки.

Глаза лорда Джона на миг вспыхнули, но, приложив огромное усилие, он справился со своим гневом и с горькой улыбкой откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Для меня все это было ужасно и очень печально. Воспоминания словно волной нахлынули на меня: хорошие дружеские отношения, счастливые дни приключений – все то, ради чего мы вместе терпели, работали и в итоге победили. И чтобы это все закончилось вот так – обидами и оскорблениями! Вдруг я заплакал – громко всхлипывая, хватая воздух. Это были бесконтрольные рыдания, которые невозможно было сдержать. Мои товарищи удивленно смотрели на меня. Я закрыл лицо руками.

– Все в порядке, – сказал я. – Просто… просто мне так жаль!

– Вы нездоровы, молодой человек, вот что с вами, – сказал лорд Джон. – Я сразу подумал, что вы плохо себя чувствуете.

– Ваши привычки, сэр, ничуть не изменились за последние три года, – произнес Саммерли, покачивая головой. – Я также отметил ваше странное поведение, еще когда мы встретились. Не утруждайте себя сочувствием, лорд Джон. Причиной этих слез является исключительно алкоголь. Человек выпил. И еще, лорд Джон, я только что назвал вас пижоном; наверное, это было чересчур. Но это слово напоминает мне об одном достоинстве, тривиальном, но забавном, которым я когда-то обладал[142]. Вы знаете меня как сурового ученого. А можете ли вы поверить, что когда-то, еще в детстве, я заслуженно слыл мастером имитировать звуки, издаваемые животными? Возможно, я могу скрасить нашу поездку. Вероятно, вам будет забавно послушать, как я кукарекаю, словно петух?

– Нет, сэр, – сказал лорд Джон, который по-прежнему был очень обижен, – это не будет забавно.

– Моя способность повторить кудахтанье курицы, только что снесшей яйцо, тоже считалась тогда выше среднего. Может, рискнем?

– Нет, сэр.

Но несмотря на эти решительные возражения, профессор Саммерли отложил свою трубку и оставшееся время развлекал нас, точнее пытался развлечь, имитацией звуков всех животных по очереди, что казалось столь абсурдным, что мои слезы вдруг сменились бурным смехом или даже истерическим хохотом, – ведь я сидел напротив этого важного профессора и видел, точнее сказать слышал его в образе кричащего петуха или щенка, которому наступили на хвост. Тогда лорд Джон передал мне газету, на полях которой написал карандашом: «Бедняга! Совсем с ума сошел». Безусловно, все это выглядело довольно эксцентрично, но все-таки само представление поразило меня и показалось очень умным и забавным.