Зарницы над полигоном - [25]

— Вот и плохо, Дарья Петровна, только топор дайте.

Петр снял тужурку и принялся колоть нарезанные чурки. Дарья Петровна ушла в избу. Вскоре она все же настояла на своем и усадила его за стол перед сковородой с яичницей.

— Садись и не обижай, чем богата, тем и рада. Ты у меня вроде за сыночка посидишь, — губы Дарьи Петровны задрожали и она спрятала их в конец платка. — Третий месяц, как не пишет. Что с ним и почему? Хоть бы словечко. Рос он у меня один, все я его поваживала. Что, бывало, захочет, то для него и было. Вырос он — тут я и спохватилась: какой-то не такой сын стал — и на работу его гоню, и учиться посылаю, а он заартачился — и ни в какую. Одна надежда у меня была, пойдет в армию — опомнится, к труду его приучат. Женщина я, Петр, неграмотная, сама бы начальникам об этом написала, да я не могу. К людям идти стыдно. Так ты уж приедешь и скажи, кто там над Васяткой командует, так, мол, и так, мать просит, чтоб помогли. Боюсь шалопаем вырастет.

Петр понимал беспокойство матери и был удивлен тем, что она, ничего не зная о службе своего сына, так верно угадала неладное. Растет же Васька шалопаем, скрывается за спины товарищей, выдумывает болезни и хитрит. Но рассказать Дарье Петровне всю правду он все же не решился: уж очень не хотелось наносить новую боль огорченной матери.

— Ну что вы, Дарья Петровна, — возразил он.

— Ох, Петя, чует мое сердце, не доглядела за ним, уж больно он хитрый. Мне вот стыдно признаться, да что сделаешь. А это вот гостинцы ему повези. — Она достала из стола зашитый маленький мешочек, вроде посылки, и когда вышли за калитку, подала ему. — Мать, скажи, жива, здорова, пусть не беспокоится.

Они встретились взглядами, и Петр виновато опустил глаза. Да, он был виноват, виноват потому, что молчал, хотя видел проделки Воронюка, знал его мысли.

«Эх, Васька, Васька, все равно не проживешь боком — не удастся. Только вот Дарью Петровну жаль», — думал он, возвращаясь домой.

Словно по команде, осветилась деревня, — зажглись окна. Яркий электрический свет разбил темноту, улица ожила, повеселела. Оглянувшись, Петр сразу не мог найти знакомой избы Воронюка, и только потом понял, что в этот вечер она смотрела ему вслед темными, опечаленными окнами.

НЕ ИЗМЕНИТЬ СЕБЕ

Часы показывали за полночь. Настольная лампа освещала чертежи. Осталось совсем немного, и можно вздохнуть облегченно: все, диплом закончен, кричи «Ура!» и готовься к защите. Но работа не клеилась. Сергей Иванович задумывался, отгонял одну и ту же набегавшую мысль, спрашивал себя:

«А что дальше? Инженером будешь? Значит, прощай прежняя должность. Замполитом остаться? Диплом инженера зачем?»

Ни то, ни другое он не мог вычеркнуть из своей жизни. Вспоминались ночное бдение у чертежей, зачеты, сессии. Вспоминались люди, события, радости и огорчения, все то, чему учился он, за что боролся, чего хотел все эти десять лет работы заместителем командира по политической части.

…Николай Александрович Нагибин, инженер по образованию, практик, специалист и командир вверенного ему хозяйства, каждой клеткой души чувствовал, где и что нужно сделать. Боевая готовность для него была прежде всего — суть службы, а значит, и смысл жизни. Техника, может, потому порой и заслоняла другое. Людей, партийную работу с ними. И тут пришел заместителем по политической части капитан Малышев. Тот самый Малышев, который несколько лет назад был в его подчинении техником. В ту пору Николай Александрович частенько отмечал его лучшие качества — требовательность, настойчивость. Знал и характер. Прямо надо сказать — непокладистый. Но не упрекал Нагибин, не корил за это: Малышев показывал тогда другим, как надо ценить технику, не жалея сил, содержал ее в боевой готовности. Да, этому офицеру он помог добиться разрешения учиться заочно в академии, но с сожалением отпустил на комсомольскую работу в соседнее подразделение.

Прошли годы, и вот они вновь встретились. Он — командир подразделения, Малышев — политработник.

— Николай Александрович, за что болеете вы, болею и я. У нас одна цель — боевая готовность. Но почему при всем этом мы должны забывать о политической работе с людьми? — говорил Малышев. — Сегодня политинформацию не провели, на той неделе комсомольское собрание пришлось переносить.

— Нельзя, товарищ Малышев, объять необъятное. По стрельбам о нас судить будут.

— Согласен, но, Николай Александрович, боевую задачу выполняют прежде всего люди…

На первый взгляд казалось, что и командир и его заместитель попали в тот самый заколдованный круг, из которого нельзя было выйти без конфликта, расхождения во взглядах и мнениях. Солдаты уже спали, переговаривались за стеной дневальные, а они сидели и приходили к общему согласию.

Николай Александрович все понимал ясно и знал цену политической работе, силу ее воздействия. Но так ли твердо и решительно поведет ее Малышев, как хочет? Вот вопрос.

«Покажет делом, рад буду. А пока, что ж, посмотрим», — рассуждал подполковник Нагибин про себя с расчетливостью практика.

…Сергей Иванович прочистил рейсфедер, тонкая линия легла по карандашному следу и вновь оборвалась. Воспоминание о минувших годах теплом наполнило сердце. С Николаем Александровичем работать было интересно: какой бы вопрос ни возникал, решали вместе. В подразделениях обновили одну, потом другую Ленинскую комнату, хотя и не сразу, но все же создали в других местах уголки агитаторов, в коридорах и где только можно, вывешивали огромные, во всю стену фотомонтажи, бюллетени. Правилом стало: ведение социалистического соревнования, подсчет баллов, временных показателей по боевым нормативам и — что самое главное — исполнение каждого намеченного мероприятия.