Запретное кино - [5]

— Вот вы же сами все говорите — мне кажется, почти исключается, скорее всего…

— Именно! Именно! — вскинула указательный палец Клавдия. — Я ни в чем не уверена. Тут все на таких тоненьких ниточках, все на такой интуиции…

— А я считаю, что это было обыкновенное ограбление, — перебила Калашникова.

— Здрасьте, — сказала Клавдия. — В доме ничего не пропало, да и нечему там было пропадать. И потом, я же тебе только что…

— Вот! Именно! — теперь уже вскинула палец Калашникова. — Они все точно рассчитали. Мы же не знаем, пропало или не пропало. Вообще никто не знает. Это — раз. Во-вторых, грабителям не до казни. Тут-то и ловушка. Это мы по логике вещей судим, а грабителям того и надо.

— Подожди, подожди, но почему ограбление?

— Знаете, моя бабушка рассказала, как они после революции жили в Кремле. Да, прямо там, на территории. Там вообще много людей жило. Даже какой-то бывший царский генерал. Нищий, как крыса церковная. Одна железная кровать стояла в комнате с матрасом грязным и все. Его соседи по очереди кормили. А когда он помер, собирали деньги, чтоб хоть похоронить по-человечески. Тихий был, скромный старичок. Ну вот, похоронили, даже поминки справили, а потом пришли из ЖЭКа, или как он тогда назывался, чтоб кровать его вынести, за матрас взялись, а поднять не могут — распороли, а там…

— Золото?

— Но сколько! Комиссия две недели считала Понятно, к чему я это?..

Клавдия не ответила, она вдруг встала и, накинув пальто, схватилась за ручку двери:

— Если меня будут спрашивать, я в архиве.

Настроение стало куда лучше. Калашникова права — искать надо было в прошлом Сафонова. В давнем-давнем прошлом.

21.30–23.44

На вечер Клавдия постановила себе:

а) Постирать.

б) Приготовить еды на неделю.

г) Поговорить с Ленкой и проверить, как она учится.

д) Постричь Федора и Макса.

е) Всем переменить постельное белье.

ж) Почитать на ночь Довлатова, который лежал открытым на двадцать восьмой странице уже три месяца.

И, наконец:

з) исполнить свой супружеский долг.

О последнем пункте Клавдия думала с некоторым смущением — ловко ли вставлять подобное в план мероприятий? И с замиранием сердца, потому что с любимым Федором не была уже столько же, сколько с вызывающим ее любопытство Довлатовым.

Федор по вечерам многозначительно вздыхал, неловко, так, как только он умел, говорил всякие ласковые слова и как бы ненароком прикасался к Клавдии. Она все, конечно, понимала, обещающе улыбалась, но перед самым сном решала буквально на полчасика заглянуть в Интернет. А когда спохватывалась и летела в спальню, Федор уже обиженно спал. Наутро он был, естественно, хмур и раздражителен. Но никогда, ни разу не высказал истиной причины своего дурного настроения, ни разу просто не сказал, что он хотел бы и так далее. Федор был еще более целомудрен, чем Клавдия.

Все, хватит, помучала и сама помучалась, сказала себе Клавдия, сегодня обязательно.

Ее бурная деятельность вечером немало удивила семью.

— Ты моя хлопотунья, — сказал Федор и протяжно вздохнул. — Может, тебе помочь?

— Спасибо, Федюша, я сама, я быстро, сегодня по раньше ляжем.

У Федора на щеках вспыхнул огненный румянец, он искоса глянул на Макса, но тот, кажется, ничего не услышал.

Макс торопился поесть, потому что понимал — нынешняя ночь в Интернете принадлежит ему.

Ленка, предчувствуя неладное (мать уже сказала, что собирается с ней побеседовать), надувала и без того пухлые губки, преувеличенно морщилась, всем своим видом вопия: что-то мне так плохо, наверное, заболела.

Клавдия быстренько сварганила украинский борщ (если борщ может быть какой-то другой национальности, то это не борщ), нажарила котлет, настрогала салата оливье (сам сэр Лоуренс Оливье клялся, что никакого отношения к этому салату не имеет) и заварила четыре огромные миски фруктового желе. Машинка выдавала порции стираного белья, которое Клавдия сразу развешивала на балконе.

— Сегодня стрижка! — заявила она после ужина. — Первый — Макс.

— Не, я после отца, — заныл Макс, стремясь к заветному компьютеру.

— Ага, ладно, — согласился Федор. — Мне потом надо будет несколько звонков сделать.

Клавдия в этой жизни умела многое. Во всяком случае, все, что делается руками, она освоила. И даже странным считала, если кто-то говорил, что не умеет, скажем, шить или ремонтировать сантехнику. Она не без основания считала: то, что делается руками, всякая механическая работа доступна любому. Вот умственная — далеко не всем, поэтому почти боготворила писателей, музыкантов, художников и прочих творческих личностей.

— Как, покороче? — спросила она Федора.

— Нет, подлиннее.

— Так весна уже!

…Поход в архив ничего не дал. По милицейским сводкам Сафонов не проходил ни разу. Она подняла дела за самые мохнатые годы — ничего. Это ведомство скромный врач-эпидемиолог не интересовал никогда. Но Клавдия, честно говоря, и не надеялась на успех. Она почти не сомневалась, что Сафонов никогда не был уголовником. И близко не стоял. Она проверила на всякий случай. Но не отчаялась, потому что впереди были самые главные архивы, на которые Клавдия уже надеялась всерьез, — военный и ФСБ.

Ей все не давала покоя эта страшная казнь старика Сафонова. Избили палками… Вся его спина была в синяках. Нет, это неспроста… Что-то ей все это напоминало, но вот что?