Запоздалая оттепель, Кэрны - [79]

— Молодец! — похвалил Кузьма.

— Мои внуки мигом присмирели. Стали шелковыми. И все спрашивали, когда я построю дачу, кому отдам ключи? Ну, ответил, как решил, что для себя ее строю. Они и вовсе ластиться стали. Даже помощь предложили. Согласился. А они через неделю так перепились, я свою дачу не узнал. Натащили девок. Те голяком на моей постели! Кучей! Вповалку! Короче, бардак устроили! Я их оттуда всех повыгнал. Но через три дня ко мне сын заявился. С обидами! И выговаривать начал, будто я — махровый эгоист! Что жизнь его семьи превратил в ад. Сказал, мол, детства я их лишил и теперь мешаю всем. Что внуков измучил, из-за моего характера страдает семья. Ну, я молча собрал свои пожитки и совсем переехал на дачу. От всех разом. Меня лишь сестра навещала изредка. Один раз приехала дочь. А сын и внуки за два года даже порог не переступили. Не позвонили, не вспомнили. А я зимой едва жив остался. Двухстороннее воспаление легких. Два месяца отвалялся. Вот тогда и решился уйти сюда — в стардом. Так-то, Кузьма! Плохо оставаться в старости без детей. В сотни раз тяжелее знать, что они есть, но ты им не нужен. И никому… Что дети? Они теперь хуже чужих. Им, если слово поперек, кровным врагом станешь. Хорошо, что в куске хлеба от них не зависел. Иначе давно бы со свету сжили!

— То верно! — вспомнилось Кузьме свое.

— Знаешь, когда я на Колыме срок отбывал, чужие люди, обычные зэки, делились со мной коркой хлеба, затяжкой папиросы, глотком кипятка, теплом. Поддерживали друг друга, чтобы выжить, выдержать. Не зная меня вовсе! От волков, холодов, болот, охраны берегли.

Лишь бы от смерти удержать еще на шаг или на день. Тут же — свои, кровные. Изводили каждую минуту, а спроси — за что терзали? Да разве это дети?

За все годы никто не навестил Трофимыча. Ни разу не позвали его к телефону.

Через год Трофимыч стал выходить во двор, ожидая, как и другие, автобуса.

«Может, сжалятся, вспомнят, навестят?» — теплилась надежда в слезящихся глазах. Но тщетно.

Друзья по праздникам присылали ему поздравительные открытки, вспоминая однополчанина по знаменательным датам. Дети забыли навсегда А ему все не верилось. Он ждал их даже ночами, веря в сказку, которую сочинил сам для себя. В ней еще оставались тепло и надежда…

В последние дни он совсем сдал. Уже не мог выйти во двор, подойти к окну, чтоб взглянуть на остановку. Там было дождливо и пусто, как в судьбе…

Он лишь вздрагивал всем сердцем на каждый телефонный звонок в коридоре. Его глаза оживали. Он силился встать. Но нет… Это не его звали. И снова угасала надежда.

За день до смерти он подозвал стариков своей комнаты к себе. И сказал тихо:

— Я ухожу. Уже скоро. Детям передайте, я любил их. И прощаю все. Пусть и они простят. Если смогут…

Яков, узнав о том, передал последние слова Трофимыча дочери и сыну. А в ответ услышал дружное:

— К чему нам его любовь? Да и в прощении не нуждаемся. Мы ни в чем не виноваты перед ним. К чему лишние слова? Нет его! О какой памяти говорить? Старики выживают из ума с годами. И жили странно. Мы его не понимаем, чего он хотел?..

Кузьма закончил гроб. Обил его красной материей. Поставил в мастерской на ночь, чтобы живые не переживали. Ведь у стариков стардома немного жизни в запасе осталось. А радостей и того меньше.

Завтра утром повезут гроб в морг Положат в него Трофимыча. И все… Надо отвозить на кладбище…

— Кузьма! Можно тебя на минутку? — позвал Яков наружу. — Прости, но Трофимыча не в чем хоронить. У тебя не найдется рубашки для него? Понимаешь, с миру по нитке собираем. Я — носки и туфли. Федор брюки дал. Суворов — пиджак. Борис Степанович — единственный галстук. Артем Викторович — нижнее белье. А вот рубашки… Моя — не тот размер. У других — не та расцветка либо вовсе старые.

— Имеется! Дам! — живо откликнулся Кузьма и заторопился в комнату.

Хоронили Трофимыча всем стардомом. Даже больные деды встали с постелей, чтобы проводить покойного в последний путь. Три автобуса стариков приехали на кладбище. Никто не сказал плохого слова об ушедшем. Жалели его, сочувствовали. А когда могилу засыпали землей, к ней с дорожки свернул молодой парень. Никто не видел, откуда он взялся, когда пришел. Он тихо подошел к могиле. Положил на свежую землю алые гвоздики, поклонился могиле, постояв молча, хотел уйти. Но кто-то из стариков спросил его:

— Ты знал Трофимыча?

— Он мне дядькой был. Я вчера приехал домой. Не знал ничего. И опоздал…

— Успел… Люди не умирают. Их души с нами повсюду. И он тебя увидел. Беречь и помогать станет тебе — живому. Бога молить, чтобы через тебя других простил. Слепоту и злобу их, — сказал немощный, трясущийся Архип.

Он глянул на небо. Серые тучи ползли медленно. Но вот они раздвинулись, очистив синий клочок неба. Оттуда брызнул яркий луч солнца, упал на могилу, согрев ее светом и теплом за всех разом. За забывших и состарившихся, за презревших и не простивших, за своих и чужих.

— Его душа уже перед Богом! И Господь увидел, простил и принял Трофимыча! Вишь, как обласкана могила? Куда нам до такого! — оглянулся старик, но рядом уже не было племянника.

Кузьма в эти выходные решил навестить бабу Надю, а от нее пойти к Александре.