Запомните нас такими - [16]

Повторять снова свой путь невозможно и бессмысленно — зачем дважды подниматься на одну гору? А другой горы я не вижу — ни в жизни, ни в литературе. Раньше нас всех несло ветром, а теперь он как-то растерялся, куда дуть, и все остались в полной растерянности, без рубля и без ветрил. Эпоха оказалась короче жизни. И надо снова становиться писателем, почти новым. Еще одним своим однофамильцем. Уже без всякой такой «общественной роли», без ореола борца-освободителя, без нимба шестидесятника, который, честно говоря, вскружил не одну голову, как бы освобождая от необходимости работать. Может, кому-то немножко еще поможет Запад, подстелит соломки. Кто-то, потеряв остатки стыда, придумает какое-нибудь новое искусство на стыке старых или к чему-нибудь примкнет. Но для подлинного шестидесятника суть предельно ясна: твое прежнее обаяние уже оплачено. Что там еще есть у тебя?

А когда же на печь? Все же книжек по двенадцать каждый написал. Видимо, никогда. Вечная молодость гарантирована нам. Пролежал месяц на печи, прочитал все журналы и решил вставать. Буквально некому по-стариковски ласково взъерошить вихры! То промчится с гиканьем толпа «постмодернистов», с одним общим котлом супа, сваренным из объедков. То глянет на тебя с глянцевой обложки нынешний «король панели», в свое время выгнанный тобой же из литобъединения за безграмотность. А этот уже пошел в народ. А все талантливые ребята десантировались куда-то на Луну, которую, «как известно, делают в Гамбурге, и прескверно делают».

Буквально некому по-стариковски ласково взъерошить вихры. Придется взъерошить их себе.

Главная улица

Литературе помогает все, в том числе и география. Я уже писал про то чудо, когда в одно и то же время вышли на одни и те же улицы ленинградского центра и Бродский, и Довлатов, и Битов, и Горбовский, и Уфлянд, и Кушнер. Сказочно повезло им всем — встретиться чуть ли не в детстве. И самой главной улицей из всех была улица Рубинштейна. Храня память о тех встречах, она даже не поменяла названия.

Помню, как я, только начиная еще сочинять — все тогда еще только начинали, — пришел на улицу Рубинштейна в гости к Евгению Рейну: громогласному, уверенному, великолепному! Рядом с ним был более изящный, но столь же блистательный Толя Найман. Женя читал свою поэму. Помню последнюю строку любовной сцены: «...и башмак, с его ноги спадая, стукнул!»

Кончая читать страницу, Рейн великолепным жестом бросал лист на пол. Сначала я растерялся и даже с трудом удерживался, чтобы не броситься их поднимать — так благоговел я перед лицом поэта. Потом лишь сообразил, что Рейн специально кидает страницы на пол: так эффектнее!

Помню свой второй визит на эту улицу. Прошатавшись полдня по городу с Сергеем Довлатовым, с нарастающим чувством ненужности, бессмысленности наших потуг, мы грустно пришли к нему домой. И только сели выпить, как вошла его мама. Помню тот разговор:

— Познакомься, мама! Это Валерий Попов.

— Хорошо, что Попов, но плохо, что с бутылкой! — сказала она.

— Это моя бутылка! — благородно сказал Сергей.

— Нет, моя! — воскликнул я, не менее благородно.

— Если не знаете — чья, значит — моя! — усмехнулась мама и убрала бутылку в буфет.

Потом я приходил сюда уже на проводы Сергея, уже на другую сторону улицы, в какой-то момент они переехали. Помню прощальный поцелуй на лестнице — естественно, с усмешкой: всерьез мужчины не целуются.

Следующая намеченная встреча — в Америке — уже не состоялась.

Проходя по улице Рубинштейна, с горечью — и радостью — вспоминаю всех.

На углу улицы Рубинштейна и Невского открылся в те далекие семидесятые первый в городе кафе-автомат. «Открылся?» или — «открылось?» Не берусь судить. До утверждения «Сайгона» автомат был модным местом. И когда ты, опустив жетон, после долгого грохота и звона, мог взять из открывшейся железной коробки засохший бутерброд, казалось, что прогресс наступает и когда-нибудь непременно наступит.

Сталинское ретро >( О статье В. Топорова «Портрет штатного плакальщика» )

У Зощенко есть прелестный рассказ о запоздавшем (и кстати, совершенно случайном) госте, оказавшемся на поминках и устроившем дикую бузу. Примерно такое устроил известный критик и переводчик В. Топоров на поминках гениального (теперь уже это можно сказать) О. Григорьева. Гость оказался поглавнее хозяев (не говоря уже о покойном). Буза удалась на славу. На покойного плевать вроде неудобно — но живых еще целая комната! Вот — М. Яснов, много помогавший Григорьеву, который, честно говоря, в помощи нуждался...

«Субъект, воровато перебегающий», «оборотистый малый», «пакостная статейка», «литературная помойка»... Чьи слова? Может, это «сталинские соколы» доклевывают Зощенко? Нет, это в 93-м году пишет В. Топоров, бывший прогрессист, бывший тонкий стилист. Печально, что «сталинское ретро» оказалось вершиной его творчества — но, видимо, для уничтожения соперника лучшего стиля не найти. Особенно впечатляет по-чекистски расплывчатый и оттого еще более грозный намек о связи М. Яснова с чекистом Лукиным, которого М. Яснов «тащил в литературу».

...А если тот писал хорошо? Об этом ни слова! Главное — классовое чутье! Так и встает перед глазами из недавнего прошлого: «...с известным диссидентом С.». Обвинение того же порядка. Можно вспомнить вскользь, что был такой чекист В. Богомолов, особист Ф. Абрамов... но лучше не надо — с Топоровым надо держать ухо востро! Не литература интересует его теперь, а «чистка рядов»!