«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [87]

8 января 1974-го Чуев спрашивает говорящую мумию:

— Были ли сомнения у самого Сталина по 1937 году, что перебрали, переборщили?

— Как же не было? — отвечает мумия. — Не только сомнения. Ежова-то, начальника госбезопасности, расстреляли!

— А не сделал ли его Сталин козлом отпущения, чтоб всё на него свалить?

— Упрощенно, — критикует Чуева Молотов. — Так считают те, кто плохо понимает положение страны в то время. Конечно, требования исходили от Сталина, конечно, переборщили, но я считаю, что все это допустимо ради основного: только бы удержать власть!

— А почему репрессии распространялись на жен, детей?

— Что значит почему? Они должны быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких. И разложения в известной степени. Фактически, да…»

Спасибо, Вячеслав Михайлович, наконец-то вы всё разъяснили! Вам мало, что именно вы вместе со Сталиным решили убить моего деда, Александра Васильевича Косарева. Вы бабушку мою, жену генсека комсомола, схватили в частности еще и потому, что боялись, как бы она, оставшись на свободе, не пустилась во все тяжкие. Но она не стала писать письма. Не позвонила лично вам. Не поставила вас в неловкое положение, не вынуждала бормотать по телефону всякую чушь, вроде «суд решил».

А мою маму, по вашей крокодильской логике, услали в Куйбышев, а потом «поощрили» многолетней ссылкой, уберегая от «разложения».

Только и брат Марии Викторовны, Павел Нанейшвили, и сама бабушка, и ее дочь, моя мама, оказались не «в какой-то мере изолированы», как вы изволите отвечать Феликсу Чуеву.

Их всех отправили на уничтожение. На слом психики, на унижение человеческого достоинства, в скотские условия Дудинки и Норильска, в заблеванных трюмах пароходов, вверх по Енисею, впроголодь. Вместе с тысячами других несчастных, севших, в отличие от уголовников, ни за что! За понюшку табаку!

И у вас, как и у вашего идола Сталина, не нашлось миски приличного супа и пары котлет даже для тех людей, которые много лет были опорой вашей власти.

Хотите доказательств?

В конце февраля, начале марта 1937 года произошел пленум ЦК ВКП(б) с целью борьбы с правой оппозицией. И вы, Вячеслав Михайлович, дали слово товарищу Косареву…

Наверное, в Лефортово, после выбитых вашими друзьями признаний, перед расстрелом, Косарев припомнил этот пленум и отчасти пожалел о своей речи, потому что в Лефортово он уж точно не стал бы петь «Интернационал», как Ежов, или орать: «За родину, за Сталина!»

Если бы пленум был в феврале 1939-го, он бы вышел к микрофону и, оглянув зал, сказал, что хотя Бухарин, Томский и Рыков в оппозиции, — которая одно время признавалась даже отцом террора Ульяновым-Лениным, — но они не враги. И давайте их послушаем. А если не станете слушать, то все вы в президиуме лишь кучка трусливых преступников и палачей, которые чем больше расстрельных списков подписывают, тем страшней, и это уже не остановить…

Но в марте 1937-го Косарев, отпив из стакана чаю, откашлялся и сказал нечто иное (по стенограмме):

«— Товарищи, в продолжительной контрреволюционной, антисоветской работе группы правых — Бухарина, Томского и Рыкова — против нашей партии, против нашего рабочего класса и крестьянства, против ленинско-сталинского руководства ВКП(б), виднейшее место занимала известная партия, так называемая «бухаринская школа молодых».

В эту «школку» входили: Слепков, Марецкий, Астров, Айхенвальд, Цетлин, Сапожников, Кузьмин и целый ряд других лиц, к которым впоследствии примкнули так называемые леваки — Шацкин, Стэн и другие. Эта «школа молодых» была подобрана, организована и воспитана своим идейным организатором и учителем Бухариным…»

Косарев говорил как по тексту, написанному даже не им самим. Но говорить следовало, если ты не хотел, чтобы при выходе из зала к тебе не подошли дюжие опричники Ежова и не заломили руки.

Говорить надо было — по просьбе самого Сталина. И не спрашивать себя, отчего же еще в двадцатых он припугивал чекистов Менжинского: крови нашего Бухарчика хотите?! Не видать вам его крови! Тоже всё покатилось немного не в ту сторону, в которую желал и сам Бухарин, шеф-редактор газеты «Известия». Написал брошюры, привлек молодежь, его идеи нравились и начинали обретать материальную силу. И до смерти напугали вождя.

А почему? А потому что есть правда, о которой и теперь неохотно пишут историки. Правая оппозиция была для Сталина главной опасностью, потому что отражала интересы зажиточных крестьян, которые не могли простить большевикам раскулачивания и голода. И если бы у Бухарчика получилось, они бы пошли за ним до конца.

Поэтому, кстати, в 1935–1936 годах и начались такие серьезные бунты на юге России, что для подавления не хватало сил войск НКВД, бросили армию с артиллерией и даже авиацией. А одну эскадрилью, командир которой отказался выполнять приказ по уничтожению восставших, расформировали, отняли знамя, а летчиков во главе с командиром расстреляли на месте — как по правилам военного времени.

Между тем, и Цетлина, и Шацкого Косарев давно и отлично знал. Оба были в разные годы первыми секретарями ЦК комсомола.

К моменту пленума ЦК партии Лазаря Абрамовича Шацкого уже не было в живых. Наверное, всё могло сложиться иначе, его арестовали 10 февраля 1935 года, приговорили к пяти годам, и он сидел в Суздальской тюрьме особого назначения, то есть для оппозиционеров, лютых врагов товарища Сталина. Но вдруг в июле 1936 года его срочно этапировали в Москву и решением ВКВС СССР 10 января 1937 года расстреляли.