«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [70]

Няню, Ольгу Яковлевну Ермолаеву, Косаревы нашли по рекомендации бабы Саши, матери Александра Васильевича. И когда она появилась в семье, все вздохнули облегченно. Скоро поняли, как повезло: скромная, все умела: и приготовить, и заштопать, и пошить, и хлеба заквасить да испечь, и заготовки сделать на зиму.

Из самого дивного уголка России она приехала, из деревни Кольчугино Владимирской области, принесла в дом настоящую русскую речь, и обычаи, и сказки. Было в ней что-то пушкинское, от Арины Родионовны. Но главное — все заботы о маленькой дочери Косаревых, моей будущей маме, были на ней.

После ареста Косаревых Ольга Яковлевна поняла, что, если она не прикроет Лену, она может погибнуть. Поэтому сразу же после ухода чекистов няня, не дожидаясь ничего, заперла дом, подхватила Лену и увезла ее к матери Косарева на Русаковскую.

Это большое счастье, что рядом с мамой все годы до ее ареста была няня Ольга Яковлевна, фактически спасшая ее. Эта удивительная женщина стала мне родной бабушкой, так как после реабилитации моя мама забрала ее из деревни и баба Оля жила в нашей семье, став ее членом до самой своей смерти в 1981 году.

Свет ее доброты и любви до сих пор со мной.

Поскольку Александра Александровна, баба Саша, работала целыми днями, а в маленькой квартире жили двенадцать человек родни, Леной в основном занималась няня.

Так прожили весь тридцать девятый год, сороковой, в сорок первом дотянули до войны.

Войны тогда многие скоро не ждали, поэтому Ольга Яковлевна спокойно повезла Лену в Кольчугино. И только там они впервые услышали, немцы!

Здесь лучше дать слово моей маме.

Вот что она рассказывала.

«Шли месяцы и годы, а я так ничего и не знала о судьбе родителей. В душе я уже не верила, что когда-нибудь увижу их. И вдруг в сорок первом году стали приходить письма от мамы.

Мама писала из Норильска, куда была отправлена как жена врага народа.

После отбытия первого срока заключения, ей разрешили поселиться в Рустави, у родственников. Я тут же поехала в Грузию. Это был уже 1947 год.

Мама как истая большевичка тех времен презирала всякие проявления чувств, но, когда она прижала меня к груди, в глазах у нее стояли слезы.

Мы не виделись девять лет.

Я никогда, ни на секунду не верила, что мой отец, Александр Косарев, мог сделать что-то плохое, за что людей арестовывают. Он всегда был очень добр ко мне, да и вообще к людям. С другой стороны, я твердо знала, что об этом я ни с кем не должна говорить. Я многого не понимала и пробовала говорить с мамой. Но чувствовала, что она не хочет обсуждать эти вопросы.

Я собиралась пробыть в Грузии с год — и вдруг в 1948 году маму снова арестовали. Страшное потрясение для нас обеих. Ходила с теткой Тиной, у которой жила тогда, на свидания в тюрьму.

До этого я закончила женскую школу № 319 в Москве с серебряной медалью. У меня хранится свидетельство. И даже эту серебряную медаль дочери репрессированных родителей отстояла ценой увольнения директор школы Варвара Михайловна Катагощина.

Мне не хотели давать никакую медаль, хотя я заслужила золотую.

Катагощина сказала руководству школы:

— Как Вам не стыдно отыгрываться на ребенке?!

Учительницу уволили, а могли и отправить в ГУЛАГ.

Я всегда вспоминала о ней с благодарностью.

Однако со временем я поняла, что даже с медалями шансов поступить в университет или какой-нибудь хороший институт у меня нет. Как только кадровики брали в руки мою анкету, мне тут же возвращали документы, даже не объясняя причину.

И все-таки мне удалось поступить в сельхозакадемию. То ли здесь был недобор, то ли кто-то не прочел мою анкету. Взяли на плодоовощной престижный факультет.

В сентябре 1949 года приходит письмо от мамы, она пишет: «Лена, в наши края начали поступать дети, ты должна немедленно уехать из Москвы!»

Я поколебалась, но маму не послушалась и осталась в Москве.

Но арестовать меня все же арестовали.

Ночной звонок. В квартире бабушка, дядя Матвей, тетя Леля, Саша — восьмиклассник и я. Няня в это время была в деревне.

Входят с понятыми: соблюдалась как бы «социалистическая законность».

Обнаружили оружие. Холодное. Кортик Саше подарил дядя с материнской стороны, который жил и работал в Ровно, чекист. Мне эти кинжальчики подложили! Плюс отцовские, материнские снимки разных лет, врагов то есть. Так ничего и не сохранилось, не осталось на память. Статья была предъявлена 58–10. Антисоветская агитация.

Ощущения? Ужас! Жизнь кончена. Безжалостной рукой все расшвыряли — как при обыске. Никогда больше никого не увижу.

Привезли на Малую Лубянку, во Внутреннюю тюрьму. Водили меня по боксам, брали отпечатки, фотографировали — все, как полагается.

Попала я в камеру, где уже обитали трое. Лида была проституткой, по теперешней терминологии — интердевочкой. Муся Лобова — дочь довоенного наркома лесной промышленности. Еще одна женщина, тоже, видимо, как член семьи изменника Родины — жена работника МИДа.

Следователь — Юрий Поляков, лет тридцати с небольшим. С первого допроса он пытался меня убедить, что я вела антисоветскую агитацию — раз, и «нам все известно» — два.

Когда же мне удалось выяснить, что под «агитацией» он подразумевает мои выступления в защиту отца, т. е. врага, я только улыбнулась, хотя и невесело. Дело в том, что никогда ни одному человеку ни слова об отце не говорила. Даже поразительно, насколько деликатны были люди, меня окружавшие. Не знаю, может быть, классный руководитель Евгения Павловна предупредила моих соучениц по школе, но даже они ни разу не заговорили со мной о родителях. А ведь они не могли не знать про мои горести-беды!