«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [68]

За окнами Георгиевского зала уже стемнело, а Косаревы все еще сидели за столом, наблюдая это продуманное и хорошо поставленное представленье, но уходить не решались.

Они знали, что кремлевские приемы — а это был для них далеко не первый прием, и супруги бывали почти на каждом! — проходили по определенному сценарию.

Это касалось и меню, и подбора музыки, и размещения приглашенных, потому что уже в приглашении указывалось время и место.

Сталин со своей камарильей никогда не появлялся в зале до тех пор, пока не угомонятся и не рассядутся гости. А потом входила охрана, и возникали они со своими надутыми лицами, полными гордого самодовольства, медленно плелись к столу, наслаждались аплодисментами вставших гостей.

Мария Викторовна Нанейшвили, моя бесстрашная бабушка, помнила и рассказывала мне о том, как это происходило.

Стол президиума, за которым восседали Сталин и его соратники, был в конце зала. Перпендикулярно к этому столу располагались гостевые столы, от двух до шести, за каждым из которых сидело до тридцати человек. Пиры происходили в восточном, грузинском стиле с советским оттенком.

Как же, к примеру, при Сталине и без тамады? Сам он, как главный авторитет, только на ближней даче в Волынском бывал беспощадным тамадой. А в Кремле уж нет, — здесь, пока он был наркомом обороны, тамадой выступал Ворошилов, а в конце тридцатых годов его роль отдали Молотову.

Так что история с Чкаловым с этой точки зрения, — хотя была не лишена нахальства со стороны Валерия Павловича, — волне вписывается в русло этого большевистского насквозь фальшивого ритуала.

Среди гостей рассаживали сотрудников НКВД в гражданской одежде, милых и улыбчивых ребят, с ними никто не спорил. И вообще чекистов в Георгиевском зале было полно: они несли службу.

Уже упомянутый мною сын Отто Шмидта С.О. Шмидт вспоминает, что на приеме папанинцев в зале «двигались или стояли крепкие мужчины, кажется, в белых кителях с золотыми пуговицами. Они подавали угощение и следили за порядком. Если кто-либо перепивал и начинал говорить чересчур громко, эти крепкие мужчины тут же выводили нарушителя спокойствия из зала под белые ручки.

Об этой «традиции» отлично знал и Александр Косарев, поэтому за столом можно было обходиться лишь негромкими бытовыми репликами. Типа, Маша, подай, пожалуйста, соль. Или: Саша, подлей-ка мне еще шампанского! Потому что вокруг находились чекисты, которые, кстати говоря, и не пытались маскироваться, но были способны смотреть на человека любого ранга, любых заслуг с недоброй ухмылкой или равнодушно-презрительно, «как свиньи сквозь осоку».

Несколькими месяцами спустя, уже на допросах в Лубянке, Косарев, наблюдая перед собой лица следователей, наверняка, постарается вспомнить, где же он уже однажды видел эти напряженные лбы над поросячьими глазками, которые почти никогда не смотрели тебе в глаза? Где он наблюдал эти развинченные походки, эту наглую повадку вседозволенности, эти знаки иезуитской посвященности якобы в тайны двора? И скрытую, но подлую решимость, когда за ними сила, — без предупреждения нанести удар по лицу, и эти круглые спины, бледные от страха лица, когда начинали арестовывать, допрашивать и избивать их? Конечно, возможно, в Кремле. У него в ЦК комсомола таковых не бывало.

Но пока эти типы не собирались хватать Косарева под микитки. Они просто пили минералку, скромно ели, да и то лишь потому, что были голодны от службы с полудня до темна. И внимательно слушали, о чем говорят за столом люди.

Косаревы тоже ели, по мере смены блюд, пили чуточку вина и молчали.

Александр Васильевич в ожидании минуты, когда о нем, наконец-то заговорят, хотя собрались чествовать вовсе не его, а полярников, хорошо знал и некоторые другие правила. Люди, приглашенные на банкет, имели право двигаться в сторону от президиума как угодно. Но малейшее движение к августейшему столу охрана пресекала немедленно.

А также о том, что в Георгиевском зале у каждой двери стояла охрана, а окна были закрыты волнистыми «партийными» портьерами.

Выходка Чкалова и то, что она сошла ему с рук, поразила завсегдатаев Кремля еще и тем, что строго-настрого не разрешалось подходить близко к Сталину во время застолья. А когда оно заканчивалось, люди опять-таки ждали очереди на выход, как в приземлившемся самолете. Выйти из зала они могли тоже только в сопровождении охраны. И охрана категорически запрещала проходить мимо главного стола.

Косарев помнил, как в начале банкета 25 июня 1937 года в честь перелета через Северный полюс летчики в парадной форме вошли в зал, устроились было в сторонке, скромно, так сказать. Но к ним тут же подошли охранники и весьма вежливо сказали, что командиров кораблей просят пересесть за правительственный стол.

Косарев на том приеме сидел за этим столом рядом со Сталиным.

А когда летчики пересели, то поняли, зачем их попросили. После тоста Ворошилова все они стали поочередно чокаться с членами правительства, с Косаревым, со Сталиным.

Косареву очень нравился один из бывших комсомольских активистов, командир эскадрильи, тридцатидвухлетний Михаил Шевелев. Он был невысокого роста и выглядел как мальчишка с румяными щеками. Поэтому Ворошилов, чокнувшись с летчиком, не сдержался и спросил: