«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [66]

Такие банкеты обычно длились несколько часов.

Молотов говорил, люди вставали, но о Косареве — ни слова.

Саша почти ничего не пил, мало закусывал, мрачнел и все чаще поглядывал через столы и головы — на генсека.

Это был хотя и довольно типичный по форме и гремучему сталинскому пафосу, но все-таки запомнившийся многим прием.

Например, отец одного из папанинцев, отец П. Ширшова, вспоминает, что многие гости под треск тостов Молотова, гудение и аплодисменты, гадали — «выступит товарищ Сталин или нет».

Сталин никого не разочаровал и придвинул к себе микрофон.

Он почему-то начал не с папанинцев, которые слушали его, раскрыв рот, а с хвалебного слова Чкалову. Он оценил летчика как человека способного и талантливого, «каких мало не только у нас, в СССР, но и во всем мире».

Весь зал, в том и Косарев с женой, смотрели на Чкалова, который стоял пунцовый от смущения, но более — от крупного подпития.

Тем временем вождь перешел к полярникам, сказав о них много лестных слов. И вдруг снова вспомнил о Чкалове.

— Я еще не кончил. Товарищ Чкалов говорит, что он готов умереть за Сталина. Замечательно способный человек товарищ Чкалов, талант…

Но он не договорил, потому что в этот момент Чкалов — отчего-то в гражданском костюме и унтах! — подскочил к столу президиума, и могучая его фигура оказалась напротив Сталина с бокалом в руке.

Сталин от неожиданности умолк.

Все обмерли.

Охрана дернулась, но по знаку вождя замерла.

Сталин мрачно, но громко и внятно сказал:

— Я считаю, оратора перебивать не стоит.

После этого могло последовать все что угодно. Но Сталин быстро справился с собой и продолжил уже весьма иронично:

— Я очень извиняюсь за грубость, меня некоторые вообще считают грубым, но умереть всякий дурак способен.

В зале раздались смех и аплодисменты.

— Умереть, конечно, тяжко, но не так трудно, — продолжал Сталин. — А я пью за людей, которые хотят жить! Жить как можно дольше, а не умереть!

Но Чкалов не угомонился. К изумлению Косарева и многих, он обратился к коллегам-летчикам, Героям Советского Союза, сидевшим за отдельными столиками. Там были Водопьянов, Громов, Байдуков, Юмашев, Данилин, Молоков. При этом, как вспоминает сын Отто Юльевича Шмидта, его отец и Папанин, оба Герои Советского Союза и герои этого дня, не шелохнулись.

Между тем Чкалов, обращаясь к Сталину, произносит:

— От имени всех Героев заверяю Сталина, что будем драться за него так, что он даже сам не знает! Все герои, сидящие здесь в зале, идите все сюда, идите к Сталину, будем драться за Сталина, за сталинскую эпоху!

Стенографист бесстрастно фиксирует то, что происходит дальше: «Со всех сторон зала идут герои Советского Союза — богатыри родины и становятся стеной около Сталина. Зал грохочет и неистовствует».

А Чкалов сквозь весь этот шум командирским голосом продолжает:

— Никто из присутствующих здесь не захочет пережить Сталина!

Возгласы с мест:

— Правильно!.. Мы не захотим!..

Чкалов:

— Никто от нас Сталина не отнимет, никому не позволим Сталина от нас отнять! Мы можем сказать смело: надо легкие отдать — отдадим легкие Сталину, сердце отдать — отдадим сердце Сталину, ногу отдать — ногу отдадим Сталину!

Как вспоминает Власик, в этом месте Чкалов, рванув на груди сорочку, воскликнул:

— Не только жизнь, сердце мое отдаю вам!

То есть относительно трезвый Сталин устроил мини-спектакль.

В ответ в стельку пьяный летчик-герой устроил цирк.

Любопытно дальше обратиться к документу, стенограмме этого приема, которую строго вел А.Хатунцев.

«СТАЛИН. Сколько вам лет?

ЧКАЛОВ. Мое сердце здоровее Вашего, и я отдам его Сталину.

СТАЛИН. Сколько вам все-таки лет?

ЧКАЛОВ. Тридцать три.

СТАЛИН. Дорогие товарищи большевики, партийные и беспартийные, причём иногда бывает, что непартийные большевики куда лучше партийных! Мне полных 59 лет, пошёл 60-й. Товарищу Чкалову — тлидцать тли (шумный смех). Так вот, я вам советую, дорогие товарищи, не ставить себе задачу умереть за кого-либо. Это — пустая задача. Особенно за стариков, вроде меня. Самое лучшее — жить и бороться, бороться вовсю, во всех областях нашей хозяйственной и политической жизни, в области промышленности, в области сельского хозяйства, в области культуры, в области военной. Не умирать, а жить и разить врагов (бурная овация).

Я пью за тех, которые, конечно, старикам и старушкам известный почет оказывают, но которые не забывают, что надо идти вперед от стариков и старушек. За людей, идущих вперед, за наших храбрых, мужественных, талантливых товарищей! За Чкалова, ему тлидцать тли года! (Смех, шум, аплодисменты.)».

Как рассказывала мне бабушка, Косарева уже от этой сцены чуть не вытошнило, и она предложила ему потихоньку, по-английски уйти с приема.

Но это обычный человек мог выскользнуть незаметно. Например, даже охранник. Уход же генерального секретаря ЦК комсомола, — о котором тогда много судачили в коридорах, якобы об его ошибках, в связи с чистками и арестами комсомольских работников, — такой уход был бы, несомненно, замечен и не понят в верхах.

Косарев ждал и был почти убежден, зная кремлевские нравы, что его фигуру выделят. Либо Молотов, либо кто-то из тихушников политбюро, вроде Кагановича, или даже сам Сталин — о нем скажут. И это обстоятельство давало ему возможность удаляться из зала только минут на пять, оставив Машу за столом, да и то в туалет. Что же до героев-полярников, то они сидели тихонько, скромненько, попивая винцо, слушая каждого выступающего с замиранием сердца, и никуда не выходили, даже в гальюн.