«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [65]

Но удар был нанесен.

Ладно. Это я забежала чуть вперед. Но задолго до ареста пение осанны в адрес Косарева, игра с его именем, выкрики и дурацкие инициативы с мест приносили ему только огорчение и вред.

Приходит Александр Васильевич на работу, открывает «Комсомолку», пьет чай. 1937 год, февраль, День советской армии, ровно за два года до его расстрела. И читает статью некоего Лабезникова о том, что поступивший на вооружение одной из частей Белорусского военного округа танк назван «Косаревым»… И уже нет сил ни смеяться, ни плакать. Но главное, эту лавину трудно остановить.

Он пытался. На X съезде комсомола в заключительном слове Косарев сказал вот что:

«Элементы своеобразной аллилуйщины у нас налицо. В каждой местной организации найдутся такие услужливые ораторы, которые дело, работу, необходимую критику так и норовят подменить чествованием, иногда незаслуженным, своих комсомольских руководителей, восхвалением их доблестей и заслуг».

И призвал чаще и по делу критиковать свое руководство, а не льстить ему.

Но когда начался 1937 год, и Косарев, наверное, кожей ощущал, как нарастает давление на аппарат, как раскачивается маховик репрессий и растет недовольство комсомолом Сталина.

Он понял, что отступать уже некогда и некуда.

Он узнал, что лидера комсомола Казахстана Таштитова именуют в местной печати не иначе, как «наш казахстанский Косарев», и взялся за борьбу с подхалимством. Передовица «Комсомольской правды» обвинила Таштитова в потере скромности.

В том несчастном тридцать седьмом, бывало, даже инициативы с самыми добрыми намерениями вызывали то зависть, то подозрения, и, в конце концов, дело в любую минуту могло закончиться плачевно.

Косарев готовит к печати свой двухтомник «Сталинская Конституция и советская молодежь». Книги быстро подписали в печать для «Молодой гвардии», тираж 200 тысяч экземпляров. Для такой огромной страны, как СССР, капля в море. Издание получилось красивым и на вид дорогим. Но вместо одобрения в партийных кругах прокатилась волна недовольства. Почему? Все началось с письма некоего человека по фамилии Черкасский, одного из помощников, — члену политбюро и секретарю ЦК ВКП(б) Андрееву.

«Работа Косарева „Сталинская Конституция и советская молодежь», — писал Черкасский в жанре доноса, — издана массовым и роскошным изданием! Таким, каким не издавался в этом издательстве (в „Молодой гвардии“. — А.К.) ни Ленин, ни Сталин! Лестью и подхалимством пахнет от этого издания!»

Даже в 1938 году, когда Берия был готов сменить Ежова и у него уже был план довести до конца «комсомольское дело», когда до ареста Косарева оставалось меньше трех месяцев, в журнале «Юный коммунист» появляется письмо красноармейцев и их командиров, раненных в боях с японцами на Дальнем Востоке. В нем военные не только горячо благодарят родного отца и друга товарища Сталина за оказанное доверие и честь бороться с японской военщиной! Там они рапортуют генеральному секретарю ЦК ВЛКСМ, что они сдержали данное ему слово прогнать японских захватчиков «с нашей земли».

То-то радостно было читать это Сталину! Пусть и патетику, но патетику, в которой его, гения и вождя, практически уравняли с «младшим генсеком»!

А заканчивается письмо так:

«Заверяем вас, товарищ Косарев, наш славный комсомол, великую большевистскую партию, родного товарища Сталина, что и впредь будем непоколебимо, не щадя жизни, защищать границы нашей матери-родины от всех врагов!»

Теперь понятнее, как строятся виселицы, кто и как плетет веревку, кто приколачивает перекладину и приглашает жертву на казнь?

Только после расстрела Александра Косарева и его товарищей, после суда над Пикиной и другими, кто потом выжил или пал, Сталин радикально урезал возможности популяризации и увековечения при жизни — а даже и после смерти! — тех выдвиженцев, которые заняли места казненных.

Теперь на плакатах, на фасадах, на бухарских коврах, в юбилейных альбомах, в кинофильмах, на огромных полотнищах, которые поднимались в небо аэростатами, было только одно имя и одно изображение — великого Сталина!

Аллилуйя!

Глава девятнадцатая Поцелуй Иуды

17 марта 1938 года супругов Косаревых официально пригласили в Кремль. Вернулись в Москву полярники с первой советской дрейфующей станции «СП-1», и фельдъегерь принес на Серафимовича, 2 конверт, в нем два приглашения-пропуска: на Александра Васильевича Косарева и Марию Викторовну Нанейшвили-Косареву.

Нарядились, пошли.

В Георгиевском зале стояли длиннющие столы буквой «П», во главе стола, как раз за перекладиной этого «П», сидел Сталин.

Бабушка вспоминала, что террор по всей стране был в разгаре, и поэтому многих приглашенных в зале заботило — помянут их тут добрым словом или не помянут. Не помянут — жди беды. Может быть, самого плохого.

Большинство тостов произносил почему-то Молотов, не самый большой краснобай, человек, в общем-то, даже косноязычный, хотя служба и научила его выражаться лаконично.

Допустим, Молотов предлагал выпить за какого-то человека. Человек обязан был встать. Он топал вдоль стола чокнуться лично с товарищем Сталиным. И если чоканье состоялось, считай, ты получил отсрочку, если не индульгенцию. По крайней мере, за тобой придут не на этой неделе.