«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [67]

Что до Папанина, то у них с Косаревым сложились сложные отношения: ни товарищество, ни вражда, официальные, натянутые. Реально популярный в народе Косарев считал Папанина выскочкой и карьеристом.

Он воевал на Гражданской войне. Но с ноября 1920 года, по рекомендации Розалии Землячки (не правда ли, примечательная рекомендация? — А.К.), его назначали комендантом Крымской ЧК, потом следователем. И сколько несчастных душ застрелил, утопил, повесил или сжег Иван Дмитриевич, одному богу известно.

А через два года он уже трудится в наркомате морских дел, делает быструю карьеру. Недоучка становится доктором географических наук, не минуя и кандидатскую, а потом уже начинаются всякие дрейфы и полярные достижения.

Однако среди тех, кто хорошо знал Папанина и дрейфовал с ним на станции СП-1, никто никогда не забывал его истинную репутацию — стукача, садиста и палача.

Косарев понимал, что Сталин также отлично осведомлен об этом, но ему нравился подхалимаж контр-адмирала. И до вождя, конечно же, донесли присловье, которое Иван Дмитриевич употреблял при каждом обсуждении проблем, когда сомневался: «Вот мы с тобой сделаем это дело, а товарищ Сталин даст нам по жопе!»

Товарищ Сталин в целом жопу Папанина щадил, но не упускал возможности над ним похихикать и шутливо спугнуть.

Иногда мне кажется, что Папанин был просто создан для насмешек и приколов.

Одна история с его маузером чего стоит!

После зимовки на пути домой его радист Эрнст Кренкель решил шефу отомстить за то, что во время партийных собраний в единственной шестиметровой палатке на льду Кренкеля выставляли на мороз как беспартийного, а в партию не принимали, потому что немец. Заметив, что любимое и ежевечернее занятие Папанина — сборка, чистка и смазка маузера, — Кренкель припрятал одну детальку от спускового механизма, подсунул другую, и Папанин был в шоке.

Этот случай весьма красочно описывает Михаил Веллер.

«Оставшиеся пять суток до Ленинграда Папанин был невменяем.

Представьте себе его неприятное изумление, когда, собрав маузер, он обнаружил деталь, которую не вставил на место. Он разобрал его вновь, собрал с повышенным тщанием, но деталь все равно оставалась лишней!

Ночь Папанин провел за сборкой-разборкой маузера, медленно сходя с ума. Необъяснимая головоломка сокрушала его сознание. Он опоздал к завтраку. Все время он проводил в каюте. И даже на встрече-беседе с экипажем, рассказывая об экспедиции, вдруг сделал паузу и впал в сосредоточенную задумчивость. Сорвался с места и ушел к себе.

В помрачнении он собирал маузер и так, и сяк, и эдак. Он собирал его в темноте и собирал его на счет. Из-за его двери доносилось непрерывное металлическое щелканье, как будто там с лихорадочной скоростью работал какой-то странный агрегат.

Папанин осунулся и, подстригая усики, ущипнул себя ножницами за губу. Судовой врач штопал губу, поил его валерьянкой, а капитан «Красина» — водкой. Команда сочувственно вздыхала — вот каковы нервные перегрузки у полярников!

В последнюю ночь Кренкель услышал глухой удар в переборку. Это отчаявшийся Папанин стал биться головой о стенку. Кренкель сжалился и постучал в его каюту.

Папанин в белых кальсонах сидел перед столиком, покрытым белой тряпочкой. Руки его с непостижимой ловкостью фокусника тасовали и щелкали деталями маузера. Запавшие глаза светились. Он тихо подвывал».

Кренкель вернул детальку от маузера, экипаж ледокола «Красин» хохотал над Папаниным, а тот люто возненавидел Кренкеля и отомстил. На льдине он мог его за это пристрелить, а сказать, что задрали медведи. Но с этих пор по приказу Папанина, главы «Севморпути», не то что в его экспедиции, а не на одну зимовку, ни с одной командой не мог отправиться Кренкель в Арктику, которую любил всем сердцем.

Что же касается боязни получить «от товарища Сталина по жопке», то эти страхи имели под собой вполне конкретные основания.

Под Москвой, в поселке Юбилейный, каждый житель знает этот огромный, зеленый остров, расположенный едва ли не в центре города. На территории двух гектаров с вековыми елями, березами, обнесенной глухим забором, находилась дача Ивана Папанина.

Это подарок Сталина, который относился к Папанину очень хорошо.

Папанин вырыл пруд, напустил лебедей, отделал дом и, хвастаясь, показывал его кому ни попадя из друзей и знакомых.

Кто-то стукнул Сталину, и однажды в разговоре с Папаниным он его спросил, нравится ли ему дача.

О чем разговор! Да он по гроб жизни!.. Да если б не товарищ Сталин!.. Спасибо, спасибо еще раз!

— Хорошо, — молвил Сталин, — но если тебе так нравится дача, зачем ты подарил ее детскому дому?

Папанин оторопел.

— Какому дому?.. Чью дачу?..

— Ну как же, — сказал Сталин, — не помнишь? Сегодня утром и подарил! Там у Поскрёбышева документы, не забудь подписать!

Деваться некуда — Папанин подписал. И хотя Хозяин потом подарил ему другой дом, он этого уже не смог забыть никогда.

Так вот в конце того памятного приема 17 марта 1938 года Сталин встал, прошелся вдоль столов, как бы что-то отыскивая. Он заметил бутылку нарзана, подошел к Чкалову, который сидел уже изрядно пьяный перед графином с коньяком. Сталин отодвинул графин, поставил перед Чкаловым нарзан: «Пей!»