«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [69]

— Сколько же вам лет, капитан?

— Тридцать два, — звонко ответил Шевелев. Но, видимо, он, скорее всего, воспринял вопрос о возрасте как упрек и поэтому неожиданно для всех добавил: — Но это пройдет, товарищ народный комиссар!

Ворошилову и Сталину шутка понравилась, они засмеялись. И Косарев засмеялся, и весь президиум, а потом и весь зал. Правда, зал не слышал шутки летчика, но обязан был смеяться, так как в президиуме смеялись вожди. И когда смех затих, гости стали подходить к Шевелеву с рюмками и подобострастно чокаться.

В 1938 году над Косаревым уже нависла серьезная угроза.

Уже были арестованы и расстреляны многие из бывших лидеров ВЛКСМ, действующие секретари обкомов и региональных ЦК, редактора комсомольских газет. Берия запланировал разгром комсомола, Косарев был назначен в жертвы. И жертву согласовали со Сталиным, которого Косарев все больше и больше раздражал.

Поэтому 17 марта генсеку ЦК ВЛКСМ и его супруге выделили места не за столом президиума, а в сторонке, среди других гостей.

Я уже говорила, что тосты тамады Молотова в разгар террора и репрессий в зале воспринимались как речи серого кардинала, после которых одних людей могли возвысить, а других сжечь на костре.

Моя бабушка вспоминает, как волновался Буденный, когда Молотов заговорил о нем! Они с мужем увидели, как Семен Михайлович нервно крутит ус, как побледнел и барабанит пальцами по столу.

Это было понятно. Мария Викторовна даже на работе слышала, и по Москве ходили упорные слухи, что Буденный арестован. Она даже не ожидала его здесь встретить.

И вдруг Молотов поворачивается к Косареву и произносит такую вдохновенную речь в честь Саши, такой тост, с такими эпитетами, что зал слушает, замерев.

— Так выпьем же за нашего талантливого вожака советской молодежи, за многообещающего и честнейшего товарища, за истинного большевика Александра Косарева!

Косарев подошел к президиуму, чокнулся с Молотовым, Ворошиловым, с другими, потом подошел к Сталину.

И снова, как с Чкаловым, неожиданность! Сталин, кряхтя, — у него болела нога, — поднялся со стула, улыбнулся, они с Косаревым чокнулись сердечно, как в прежние времена борьбы с троцкизмом. Вдруг Сталин на глазах у всех обнял Косарева и поцеловал, чего раньше не бывало.

В зале раздался гул, а потом шквал, грохот аплодисментов, выкрики типа слава Ленинскому комсомолу, да здравствуют товарищи Сталин и Косарев!

Пока аплодировали, Саша вернулся на свое место, к жене, охранник предусмотрительно подвинул ему стул.

Косарев сел.

И тут жена заметила, что Саша бледен, губы дрожат, словно он вот-вот заплачет. Но Косарев никогда не плакал, поэтому она спросила, что с ним, может, сердце?

Косарев сжал ее руку и сказал тихо:

— Маша, прошу тебя, поехали домой!

Они вышли из Кремля.

Ехать, слава богу, было недалеко, через Большой Каменный мост в Дом на набережной. Пешком минут десять.

Дома Косарев открыл дверцу серванта, достал графин, налил ей и себе по лафитнику, что делал нечасто, они выпили.

— Ну так говори, Саша, что в Кремле случилось? Я не понимаю! Почему ты так разволновался? Тебя же сам товарищ Сталин обнял и расцеловал!

— А ты знаешь, что он мне при этом шепнул на ухо? Если изменишь — убью!

Жена смотрела на Косарева, недоверчиво улыбаясь.

— Ну и что, Саша? — она решила пошутить. — Ты же не собираешься ему изменять?

Но Косарев все никак не мог прийти в себе.

— Видишь ли, Маша, — тихо ответил он, — Лубянке ничего не стоит превратить генерального секретаря ЦК комсомола в изменника родины.

Бабушка мне рассказывала, что одной этой фразой Косарев вернул ее из спокойной беспечности к реальности.

Из подъезда второго дома по улице Серафимовича чуть ли не каждую ночь забирали людей. До такой степени, что как-то утром вахтер у лифта шепнул ей:

— Знаете ли, Мария Викторовна, теперь уж и охранять в подъезде почти некого, всего три семьи осталось: ваша и еще две…

Они еще не знали, что обречены. Что «забирать» их будут не из печального Дома на набережной, а из теплой, протопленной и всегда гостеприимной дачи в Волынском.

Но до рокового дня оставалось еще больше полугода.

А их дочери Лене было неполных восемь лет.

Глава двадцатая Моя мама, Елена Косарева…

Пройдут годы, и моя мама Елена Александровна Косарева скажет, что плохо помнит вечер 28 ноября 1938 года, когда арестовали ее отца.

— Родителей увели, меня разбудила няня, велела одеваться. Я спросонок ничего не понимала, где мама, где папа, почему меня растолкали почти в пять часов утра, что от меня хотят, куда тащат, я дико спать хочу! Я села на край постели и сидела очумело. Няня, видя, что я не слушаюсь и не одеваюсь, начала чуть ли не силком заталкивать меня в мою одежду, приговаривая: скорей, нам нужно торопиться!.. Да, куда же, няня?! Я чуть не кричала, принялась всхлипывать. А она все бормотала: прости, молчи, поспешим, детка! Папу с мамой увели! Но ты никому не говори про это. Поняла? Да, хорошо, да!

Конечно, Лена не поняла. Но она была сильно напугана и делала, что велят.

Няня впервые появилась в доме Косаревых, когда Маша, — маме тогда еще двух месяцев не исполнилось! — решила вернуться на работу из декрета.