Записки старшеклассницы - [13]
А Татка надулась: она усиленно ему совала свою косынку, но он отказывался с таким видом, точно она ему гадюку повязать хотела.
Потом появился «наш Петя». Наверное, кто-то из мальчишек ему позвонил, они надеялись, что уж ему Сова не откажет.
И «наш Петя», покашливая, стал говорить, что правовое воспитание заключается в профилактике преступления, что нельзя из-за одного проступка считать человека безнадежным, что он лично берет их на поруки. Но Сова была неумолима.
Спас мальчишек только председатель. Он пришел во время тихого часа, выслушал ее жалобы и покачал головой.
— Все-таки ваши олухи дети, хотя и вымахали с меня. Тяп-ляп не годится, с народом считаться надо…
Из мальчишеского класса донеслось воинственное сура».
— Лучше пусть идут силосные ямы копать. Выполнят норму — оставим, нет — сам выгоню, да еще коленом наподдаю…
И вот Сидоров и Гриша ушли на «штрафную» работу, а мы все ужасно за них переживали. Но хотя на поле не хватало трех мальчишек — Сорока так и не смог подняться после тихого часа, — норму мы все выполнили, прямо из кожи лезли, чтобы утереть нашей принципиальной Сове нос…
К вечеру небо почернело. Ветер пригнул зелень к земле. Исполняя на тяпках победный марш «Для поднятия носов», мы бодрым полубегом понеслись к школе, подхлестываемые первыми каплями.
Там уже сидели счастливые Гриша и Сидоров. Они исполнили все приказы председателя, завоевали права «гражданства» и готовы были ходить на голове. Только Сенька-повар чертыхался. Плита не разгоралась. Дым шел обратно в трубу и ему в нос. Молочная каша была под угрозой. Когда же он ее притащил в школу, она оказалась пополам с дождевой водой: он не догадался накрыть котел.
Кто-то завопил: «Вода — наша лучшая еда!»
Но все так продрогли и проголодались, что никто не смеялся.
Плита потухла, хворост намок, наступал голод.
Пришлось перейти на припасы Гриши и Сидорова. Сначала из принципа Сова отказывалась, но когда мы объявили голодовку, села с нами. И мы нечаянно абсолютно все съели, подчистую.
И тогда Сенька предложил сбегать в лес погулять.
Ужасно нелепо, поэтому всем и понравилось. Мы начали собираться, но он сказал, что Сороке плохо, что с ним надо посидеть. Я надеялась, что Татка предложит свои услуги, но она на него дулась и сделала вид, что не слышит.
Пришлось остаться мне. Ну, я села возле него, а его так трясло, что он говорить не мог. Навалила я все наши одеяла на больного, руку на лоб положила, — он сам попросил, у него голова здорово болела. Конечно, мне его было жалко, но в то же время я слегка завидовала нашим. Они по ночному лесу бродят, на них с веток капает, мокрой хвоей пахнет, все дурачатся…
Правда, я попробовала вообразить, что сейчас война, что Сорока раненый, и я ухаживаю за ним, как медсестра; но раньше такие фантазии я могла разыграть на любую тему, а тут никак в роль не входила. И потом, Сорока ничего не хотел, даже пить отказывался, хотя Сова, уезжая, велела дать ему горячее молоко из термоса.
А потом наши вернулись. У них было множество приключений и происшествий. Особенно смешно получилось с Таткой. Она обожает к себе внимание мальчишек привлекать, а тут с ней никто особо не нянчился. Вот она и организовала обморок. Почти настоящий. Споткнулась и упала навзничь. Пришлось ребятам ее тащить на руках километра полтора — не бросать же на дороге, если она даже глаз не открывает.
Грязные пришли, усталые, мокрые. Дождь все усиливался, а еще больше намучились, когда ее в окно школы втягивали, как спящего тигра. Они думали, что Сова уже вернулась.
Но «наш Петя», видно, ее далеко увез. Все помылись, похихикали, уснули, а ее еще не было.
Вскоре меня разбудил Сенька. Сорока бредил, и мальчишки растерялись; он никого не узнавал, что-то бормотал. Я тоже перепугалась. Но тут приехал «наш Петя» с Совой, помчался за фельдшером; тот приехал, сделал Сороке укол и велел поместить в отдельный класс, чтобы ребята его не теребили.
И мы с Совой просидели возле больного всю ночь; она была главной сиделкой, а я — дублершей, но меня он больше слушал. А утром очнулся и стал извиняться, такой виноватый, точно нарочно, назло нам все устроил. И сам тощий, зеленый, за одну ночь стал почти скелетом.
Дождь лил всю ночь. Казалось, кто-то свесил с неба толстые стеклянные бусы и они звенят на ветру. Чтобы выйти, приходилось переправляться через огромную, почти как у Гоголя в «Старосветских помещиках», лужу. До кухни и до правления путь оставался вплавь.
Я не поверила, попробовала выйти нормально, сразу увязла.
Мальчишки с трудом меня вытянули, крича: «Эй, ухнем!»
Потом появился у нас председатель, огромный, как движущийся самоходный кран, в сапогах и плаще.
— Придется, ребята, возвращаться домой. Дождь надолго, одеждой подходящей я вас обеспечить не смогу, а простужать жалко.
Все загалдели, Сенька даже крикнул:
— Мы не сахарные! Подумаешь, дождь!
Но председатель его быстро оборвал:
— Не митинговать! Я выделил грузовик, через час вещи и больного погрузить, ну и девиц, кто послабже. Остальные своим ходом до станции дойдут…
