Записки русского тенора. Воспоминания, заметки, письма - [38]

Снова проходили гастроли дирижёра Альберта Коутса, который в 1932 году уже вёл «Золотой петушок» и «Бориса Годунова».

В 1934 году в СССР долго гастролировала знаменитая польская сопрано Эва Бандровска-Турска. В те годы это была очень хорошая певица, обладавшая сильным голосом лирико-колоратурного характера. Из исполненных ею на сцене Большого театра и его Филиала ролей запомнились Виолетта, Мими, Розина, Эльза, Лакме, Джильда. В послевоенные годы Бандровска приезжала к нам в качестве концертной певицы. Голос её несколько потускнел, вернее, перестал быть колоратурным, перейдя в разряд лирических. Она по-прежнему нежно и тонко интонировала, выразительно исполняла польские песни и романсы. Реже обращалась к сложным ариям, но слушать её всё равно было истинное наслаждение. Последнее время Бандровска занималась педагогической деятельностью — я знаю её ученицу, солистку Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, Вивею Громову, которая потом сама стала преподавать в Институте Гнесиных.

В 1937 году на сцене Филиала гастролировал солист Ленинградского Малого оперного театра Иван Алексеевич Нечаев. После своего прихода в Большой театр Самосуд вполне естественно хотел показать тех певцов, которые, по его мнению, могли бы украсить главную сцену страны. С этой целью были организованы гастроли Нечаева в «Риголетто». Впервые я услышал его в Ленинграде в партии Ромео. Не скажу, чтобы это был большой актёр. Совсем нет — самый обычный оперный артист, но певец он был для меня необыкновенный. Хорошо загримированный, Нечаев и на сцене держался хорошо. Его мягкий голос — чисто лирический тенор — иногда, казалось, звучал в нос. Но это был не «нос» в смысле гнусавости, а красивый металл, дающий певцу нежность и юность голоса. На одном из спектаклей «Ромео и Джульетты» Нечаев был особенно в ударе. Рядом со мной в ложе дирекции сидела Александра Александровна Яблочкина, которая сказала: «Да ведь это же итальянец!» И действительно, в голосе Нечаева было что-то от итальянщины, только не драматической, а от итальянщины Собинова и Мазини. Хорош был Нечаев и в партиях Берендея и графа Альмавивы.

Станиславский и его оперный театр

Среди самых дорогих воспоминаний моей юности — Оперный театр имени К. С. Станиславского (в 1941 году он прекратил своё существование после объединения с Музыкальным театром имени Вл. И. Немировича-Данченко). В мои молодые годы, когда я учился в музыкальном техникуме, Оперный театр Станиславского привлекал к себе внимание тем, что там совершенно по-особому относились к молодёжи. Там учили, как ходить по сцене, как работать над раскрытием образа, как стать Ленским, графом Альмавива, Юродивым, а не просто спеть эту оперную партию. С 1933 по 1938 год мне посчастливилось работать в Оперном театре имени Станиславского с самим Станиславским. Роли Ленского, Юродивого, Эрнесто в «Доне Паскуале», Герцога в «Риголетто» были сделаны мною под его руководством.

Театр Станиславского, возникший как Студия Большого театра, в первой половине 20-х годов работал над операми «Вертер», «Евгений Онегин», «Вера Шелога». Студия имела блестящих руководителей: Станиславский, его сестра Зинаида Сергеевна Соколова и брат Владимир Сергеевич Алексеев, дирижёры Сук и Голованов. Среди студийцев были Степанова, Мигай, Печковский! В 1926 году студия получила отдельное помещение на Большой Дмитровке, 17 с крохотной сценой диаметром 8 метров, которое в 1938 году было реконструировано и примерно в этом виде существует и теперь.

Живя в Москве с 1928 года и как будущий певец пристально следя за музыкальной жизнью, я знал, что, кроме Большого театра и его Филиала, который назывался Экспериментальным театром, были ещё две студии — Оперная имени Станиславского и Музыкальная имени Немировича-Данченко. Старался не пропускать оперу по радио — в крохотной студии в помещении Центрального телеграфа силами радиоартистов ухитрялись давать полнометражные оперные спектакли.

Поступив 23 сентября 1933 года в Оперный театр-студию имени К. С. Станиславского, я попал в положение и ученика, и артиста. Здесь прошли лучшие десять лет моей творческой жизни. Здесь я был впервые признан, обласкан великими театральными деятелями: Станиславским, Собиновым, Мейерхольдом, здесь получил звание заслуженного артиста РСФСР. Эти десять лет и сейчас, когда я уже вступил в преклонный возраст, вспоминаются мне как самые дорогие. Что же представлял из себя театр к 1933 году? Каков был его репертуар, кто был в составе труппы и руководства?

Играя спектакли в одном помещении бывшего трактира «Максим» в очередь с Музыкальным театром Немировича-Данченко, Театр Станиславского мог и репетировать, и давать спектакли 3–4 дня в неделю. В репертуаре были «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Царская невеста», «Борис Годунов», «Майская ночь», «Золотой петушок», «Богема», «Тайный брак», готовился «Севильский цирюльник». Как и почти все артисты нашего театра, по законам студийности я должен был петь в хоре и исполнять сольные партии. Но поступив в театр в конце 1933 года, я не успел освоить весь хоровой репертуар, поэтому не все спектакли помню подробно.