Записки о болгарских восстаниях - [49]

Это было ужасное зрелище. Там белобородый старик, прося пощады, припал к ногам хищного башибузука, но тот разрядил пистолет ему в грудь и побежал дальше в поисках других жертв, не удостоив и взглядом залитый кровью труп. Здесь молодая мать целовала рукоять окровавленного ножа, умоляя оставить в живых ее милое дитя, но зверь в чалме зарубил и мать, и ребенка… Другие, еще более страшные изверги, поднимали на ятаганах, как яблоки, годовалых детей, а те истошно кричали, цепляясь тоненькими ручонками за холодное страшное лезвие, которое резало их нежные пальчики. Обезумевшие матери протягивали руки, пытаясь как-то помочь своим малышам, но ятаганы башибузуков обрубали эти руки, и матери вместе с детьми падали на землю рядом с уже павшими братьями.

Ничто не могло умилостивить этих человекообразных зверей. Они продолжали резню, а в тех, кто скучились поодаль, стреляли из ружей. Спустя несколько минут здесь выросла гора человеческих трупов. Мужчины, женщины, дети, старики лежали вповалку, сваленные в одну кучу. Одни уже скончались, другие хрипели, третьи, еще живые, душераздирающе кричали, умоляя дать им хоть каплю воды… Человек семьдесят-восемьдесят погибли в той коварной западне. Остальные в ужасе разбежались кто куда: одни бросились в соседние селения, другие заперлись в старой церкви святого Архангела, а большинство вернулось в ближнюю церковь святого Афанасия. Место, где разразилась кровавая драма, находится шагах в пятистах-семистах к западу от села.

Башибузуки гнали болгар до самого села, но были вынуждены повернуть вспять, натолкнувшись на сопротивление у церкви. Отступая, они подожгли село с запада и севера. Это произошло 27 апреля вечером.

—

Вскоре башибузуки ворвались в село и бросились по домам грабить и разбойничать. Хватали все, что попадалось на глаза, — скот, домашнюю утварь и т. д. Грабеж продолжался по следующего дня — 28 апреля. Ограбленные дома поджигали.

Укрывшиеся в церкви болгары опомнились лишь спустя несколько часов. Среди них нашлись люди твердого и решительного характера, которые подбадривали тех, кто пришли в полное отчаяние и сидели ни живы ни мертвы. Они говорили, что раз всем грозит смерть, чем подыхать, как куры, лучше самим напасть на врагов — этих человекообразных зверей, лишенных сердца и души. Многие согласились с этим, покинули свое убежище и пошли по селу убивать всякого, кто носил на голове чалму. Башибузуки отступили к окраинам села и оттуда стали совершать вылазки. Между враждующими сторонами шла беспрерывная перестрелка. Одни болгары засели в уцелевших домах и стреляли в каждую чалму, попадавшую в их поле зрения. Другие борцы за свободу раздели трупы черкесов, убитых болгарскими пулями, и, надев на себя их одежду, ходили по селу, убивая башибузуков. Чтобы их не спутали с настоящими черкесами, которых в селе тоже было немало, они надели шапки из заячьего меха. Так прошли 28 и 29 апреля. Гром выстрелов умолкал только ночью, когда башибузуки и черкесы уходили в свои лагери, расположенные близ села. Там всю ночь горели костры и звучали песни.

—

Черкесы, напавшие на Перуштицу, были вооружены легкими винчестерами, стрелявшими на восемьсот-девятьсот пятьдесят шагов, а башибузуки — винтовками системы Шнейдер и капсульными бельгийками; из этих ружей можно было сразить несколько человек сразу с расстояния в тысячу шагов.

Могли ли перуштинцы при столь разительном неравенстве в численности людей и качестве оружия оказать мало-мальски успешное сопротивление? Конечно, нет. Перуштинцы боролись в самых неблагоприятных условиях, сопротивление их было очень слабым, но все-таки хищные башибузуки не сумели удержать в руках и окончательно разгромить село. Они победили только беззащитных и безоружных детей и женщин, которые сами сдались им. Но как только турки увидели, что воспламененные огнем святого мщения болгары умеют нападать, что несколько трупов головорезов уже валяются на улицах и окраинах села, они отступили и послали в Пловдив лживое донесение о том, что они-де не могут войти в Перуштицу, ибо в ней засели русские и сербы. Донесение сопровождалось просьбой прислать регулярные войска с артиллерией.

И вот в четверг 29 апреля из Пловдива на Перуштицу двинулись под командой Рашида-паши регулярные войска. О численности их не сохранилось указаний. С ними прибыла и пушка. В тот день лил дождь, и войска, не дойдя до Перуштицы, заночевали в селе Кадиеве, расположенном в двух часах пути к северу от нее. На другой день, 30 апреля, войска, наконец, прибыли в Перуштицу, и начался погром. Пушку установили на западной окраине села и начали бомбардировать церковь.

—

Иван Натев, один из храбрых защитников, был разорван пополам снарядом. А глава повстанцев Петр Бонев, укрывшийся в лавке и оттуда стрелявший в башибузуков, был убит наповал, пуля попала ему прямо в лоб.

Пушку подкатили чуть не к самой церкви. Теперь она стояла немного ниже новой, Афанасьевской церкви, шагах в ста от старой, Архангельской, битком набитой женщинами и детьми, которых скопилось там свыше тысячи. Из пушки стреляли, не переставая. За день в старую церковь выпустили пятьдесят-шестьдесят снарядов. Поздно вечером около трехсот мужчин выбежали из церкви и рассеялись по селу, окруженному башибузуками и регулярными войсками. Почти все они попали в руку башибузуков и были зверски убиты.