Записки о болгарских восстаниях - [22]

Мы должны были направиться в село Поибрене, расположенное в двух часах отсюда на левом берегу реки Тополницы; там, как и в Мечке, жили только болгары. Двадцать пять повстанцев из Мечки следовали за нашим отрядом, кто верхом на коне, а кто пешком; пеших было большинство. Все они ничуть не сетовали на то, что мы оторвали их от семейного очага; напротив, даже радовались, что из всех жителей села только они удостоились чести присоединиться к нашему отряду. С песнями и криками «да здравствует!» мы выехали из Мечки.

Было около полуночи, и нас приветствовал месяц, взошедший над вершинами Средна-Горы. Лес уже зазеленел, благоухали распустившиеся весенние подснежники. Ночь была чудесная. Казалось бы, люди должны были чувствовать себя вялыми — ведь они не ложились спать; но нет, оживление и веселье все нарастали.

Мы еще не успели выслать вперед разведчиков, чтобы узнать, как обстоят дела в Поибрене, когда проводники остановили отряд посреди дороги и обратили наше внимание на поразительное зрелище, представившееся нашим глазам. Перед нами было не вражеское войско и не какой-нибудь красивый вид на леса и горы, озаренные луной. Нет, впереди, неподалеку от дороги, лесная чаща была пронизана светом, а долина внизу освещена, как городская улица.

— Что там такое? — спросили некоторые из повстанцев.

Но никто не мог ответить на их вопрос.

— Это жители Поибрене вышли встречать воеводу и в честь гостей зажгли сосны и другие деревья — объяснили только что вернувшиеся разведчики.

Отряд подъехал к селу. Раздались мерные удары в деревянное клепало, и мы увидели поибренцев, вышедших нам навстречу во главе со своим священником, отцом Неделю. Люди кричали «да здравствует!» и падали перед нами на колени. Зрелище было волнующее.

— Дожили, господи, до светлого дня! Выпало-таки нам счастье встречать болгарское войско!.. Теперь и умереть не жалко — есть кому глаза закрыть, — говорили растроганные крестьяне, проливая слезы.

—

Мы приказали поибренчанам увезти женщин, стариков и детей в убежище, которое выбрали для себя жители Мечки, но они ответили, что нашли место получше — урочище Харамлиец, расположенное на правом берегу Тополницы. Из Поибрене мы тоже взяли с собой человек тридцать-сорок; к нам присоединился и деревенский кузнец, захватив все свои принадлежности для ковки коней, и сельский священник, отец Неделю, который взял из поибренской церкви драгоценный крест, чтобы ехать впереди отряда с крестом в руках.

Первые петухи уже пропели, когда наш отряд, который теперь насчитывал сто человек без малого, выстроился в колонну по два и выехал с песнями в Мухово, тоже чисто болгарское село, расположенное в полутора часах езды от Поибрене, в долине Тополницы. В трех-четырех местах пришлось переправиться вброд через реку, а пешие наши товарищи переходили ее с большим трудом.

Еще не занялась заря, когда мы прибыли в Мухово, где население только что получило воззвание и восстало немедленно. Прежде всего мы распорядились переловить всех местных турецких цыган. Испуганные нашим появлением, они пытались разбежаться, а убежав, могли бы сообщить турецким властям о наших действиях. Собравшиеся на сход муховчане с яростью рассказывали нам, что есть в их селе один цыган, по имени Хасан, который помогает туркам похищать болгарских женщин и девушек: их уводят в лес и держат там по нескольку дней. Кроме того цыган выдал турецким властям нескольких местных революционеров, и они теперь томятся в ихтиманской тюрьме. Словом, этот «фараонов отпрыск» был бичом села.

— Расстрелять его в назидание другим! — крикнул Бенковский.

Многие крестьяне и некоторые наши ребята-сорвиголовы, в том числе доктор Васил, побежали к лачуге цыгана, который в ту погожую весеннюю ночь еще спал, не ведая о том, что болгарские повстанцы уже заполнили село. Муховчане восстали перед самым нашим приездом, так как «кровавое письмо» шло к ним долго.

— Мы давно уже собирались его прикончить, да боялись, как бы нам за это не досталось, — говорили крестьяне, увидев, что мы готовы удовлетворить их желание.

— Отворяй дверь, свинья! — кричали повстанцы, подойдя к жилью Хасана.

— Убирайтесь отсюда, мерзавцы! — крикнул в ответ обреченный цыган, взбешенный тем, что кто-то нарушил его сон. — Люди еще утреннего кофе не пили, а вы…

Несчастный! Он подумал, что к нему пришли по делу. Дверь затрещала от пинков.

— Караул! Соседи, на помощь! — раздался из лачуги истошный крик Хасана после того, как дверь упала.

Затем все стихло. Хасана привели к нам, скрутив ему руки за спину. Он оказался крепким человеком — не просил прощения, да и вообще ни слова не вымолвил, и это еще больше озлобило повстанцев. Может быть, он вспоминал свои грехи, свое преступное прошлое, и потому не смел просить пощады. Так или иначе, но держался он с беспримерным хладнокровием. Когда его повели казнить на высокий берег Тополницы, в его лачуге, находившейся поблизости, голые цыганята и их мать подняли крик. Хасан содрогнулся, словно его пропороли насквозь, и хотел было обернуться, но не успел — нож повстанца вонзился ему в спину… Тяжелая, возмутительная сцена!