Записки о болгарских восстаниях - [18]

Мы тоже заторопились: нам очень хотелось переодеться в апостольскую форму, но где могли мы ее достать, если она еще не была сшита? И вот мы заметались по комнате, да и по всему дому дяди Ивана в поисках нужных вещей. Шапка имелась только у Бен ковского, все остальные еще носили фесы. Но могли ли мы выйти на улицу, чтобы поднять восстание против турок, в головных уборах с короткими кисточками? Вряд ли это произвело бы благоприятное впечатление на народ. И мы решили, что лучше выйти с непокрытой головой, чем в красном фесе.

К счастью, карловское знамя находилось у нас, хотя и без древка. Быстро отыскав неокорьеванный шест, Икономов как попало привязал к нему знамя — не было даже гвоздей, чтобы его прибить.

Мы вихрем носились по дому дяди Ивана, распахивая и захлопывая двери комнат и дверцы шкафов и чуть не плача оттого, что события застали нас врасплох… Можно было подумать, что в доме начался пожар!

Не пристало мятежникам выходить на улицу в ботинках. Но где было искать размягченные постолы? Да и у кого хватило бы терпения завязывать их ремешками и обертывать ноги онучами? Кто сумел найти постолы в доме дяди Ивана, — где мы, повторяю, стали полновластными хозяевами, — тот напялил их на ноги в том виде, в каком нашел, то есть твердыми и жесткими; некоторые вышли даже в суконных чулках.

Бренчали сабли, револьверы уже торчали из-за кушаков, ружья стукались друг о друга: знамя стояло в передней, прислоненное к стене.

Не прошло и десяти минут с тех пор, как ушли комиссары, а наши приготовления уже были закончены.

Икономов вынес знамя на середину двора, а мы с обнаженными саблями в руках быстро присоединились к нему, оставив дом дяди Ивана в ужасающем беспорядке, — казалось, он подвергся налету грабителей. Многочисленные копии воззвания, на переписку которых ушло несколько дней, валялись в комнатах и во дворе, как оберточная бумага продавца халвы, и подхваченные ветром, летали по воздуху. Когда дела сами говорят за себя, когда гремят выстрелы, на что нужна мертвая, сухая, безжизненная писанина?

Все мы дрожали, как листья. На Бенковском лица не было; отдавая приказы, он ревел, как лев; крупные капли пота выступили на его высоком лбу; кажется, если бы только мог, он орлом взвился бы над двором дяди Ивана. А Волов — благородная душа — проливал слезы, крича:

— Скорее, братья! Отворяйте ворота, давайте выходить! Да будем мы первыми жертвами…

В Панагюриште лишь очень немногие знали о наших приготовлениях. Мы провозгласили восстание выстрелами из двух ружей, но вряд ли они могли разбудить народ, проживший в рабстве пятьсот лет. Впрочем, это нас не смущало; готовы ли были панагюрцы, или нет, а нам надо было выйти на улицу со знаменем, чтобы выполнить свой обет и сдержать торжественно данное слово.

—

2

Солнце уже начало склоняться к закату, когда мы, четыре апостола, вихрем вылетели за ворота, без шапок, без обуви, с саблями наголо и зеленым знаменем в руках. Едва ступив на улицу, мы запели повстанческую песню:

Народ угнетенный,

Что ты крепко спишь?

Иль удел свободный

Тебя не манит?…

Нетрудно представить себе, какое впечатление произвел наш выход — и не только на женщин, детей или тех, кто никогда еще нас не видел, но даже на наших близких знакомых. Улица, по которой мы двинулись, сразу опустела: кое-где с громким стуком захлопывались ворота, несколько женщин метались по дворам, а потом, высунув головы из-за оград, с изумлением смотрели на нас.

Мы шагали гордо, «словно голову врага своего несли», как говорится, и каждые две минуты обрывали песню, чтобы закричать в один голос: «Восстание! Восстание! Все к оружию!». Первым человеком, который осмелился выйти нам навстречу, чтобы приветствовать нас и пожелать успеха святому делу, была супруга Ф. Штырбанова. Эта храбрая женщина уже успела нарвать дикой герани и, подарив нам по веточке, быстро убежала домой.

Мы направились к базарной площади. Спустя несколько минут мы были уже у моста через реку Луда-Яна, откуда был виден конак, стоявший в двух- или трехстах шагах на том берегу. Блюстители порядка, или, точнее, представители власти султана, спокойно почивали на солнцепеке перед конаком, растянувшись на скамейках и задрав ноги. Выстрелы в доме дяди Ивана, видимо, их не встревожили. Но теперь, когда мы предстали перед ними лицом к лицу, они проснулись От наших песен и криков и уставились на нас, не понимая, что мы за люди. Вероятно, они сначала приняли нас за бродячих комедиантов, которые странствуют из деревни в деревню по праздникам и ходят по улицам со знаменем и барабаном, чтобы собрать публику. Несомненно, жандармы так и подумали и, не желая нарушать свой покой, как истые турки, вначале даже не вскочили на ноги, а только приподнялись и, опершись на руки, смотрели на нас через плечо.

Волов стал на одно колено и разрядил свое ружье в жандармов; разрядили и мы свои. Как только грянули наши выстрелы и пули подняли пыль у ног лежавших жандармов, мы увидели перед собой уже не людей, а какие-то тени, которые так стремительно перескакивали через высокую ограду конака, что полы их синих безрукавок распластывались в воздухе, словно крылья парящего орла, — как говорится, «хоть монеты на них пересчитывай». Я хочу сказать, что жандармы не бежали от нас, но прямо-таки летели. Выше по течению реки, в той стороне, куда помчался один из перепуганных жандармов, тоже раздался ружейный выстрел: впоследствии оказалось, что это стрелял наш секретарь Тома Георгиев, вышедший из дома в полной боевой готовности. Жандармы пришли в полное смятение: бедняги спотыкались, падали, снова вставали… Они обратились в бегство, бросив свое оружие, если не считать ржавых тесаков, которые путались в их ногах и только затрудняли отступление. Конечно, мы легко могли бы перебить беглецов, но стоило ли тратить время на пустяки? Как я уже говорил, в такие минуты благоразумие исчезает.