Записки молодого человека - [27]

Замерзший и усталый, я добрался до Мурманска. В нашем номере в гостинице было пусто. Ребята действительно уехали в Полярное.

Я пошел в морскую разведку и продиктовал там машинистке подвал о высадке на Пикшуеве мысе, назвав его "В праздничную ночь". Главный смысл корреспонденции был, конечно, в том, чтобы напе­чатать ее именно 8 ноября — сразу же, в праздник. Но с этим в первый и единственный раз на Севере мне не повезло. На телеграфе что-то перепутали, и мой очерк пришел в Москву только через две неде­ли, Но хотя злободневность его отпала, Ортенберг все-таки напечатал его позднее, поставив на нем по­метку "Задержано доставкой" и проявив тем самым редакторский такт по отношению к своему коррес­понденту. Мне было бы, честно говоря, обидно, если бы именно этот очерк остался ненапечатан­ным.

Конец навигации...

Следующие три дня, дожидаясь возвращения ребят из Полярного, я жил в Мурманске один и сделал за это время корреспонденцию по мате­риалам особого отдела.

У меня была в эти дни любопытная встреча с одним пленным. Это был необыкновенно словоохот­ливый австриец, христианский социалист, бесконеч­но и без умолку болтавший и по собственной ини­циативе писавший десятки показаний, одно другого многословнее и запутаннее. Он перешел к нам доб­ровольно, и вначале его подозревали в том, что он засланный к нам шпион, притом крупного полета. Но потом выяснилось, что на самом деле это типичный Хлестаков, что сдался он просто-напросто из тру­сости, а наболтать мог сорок бочек арестантов в любую минуту и по любому поводу. Ему доставляло огромное удовольствие, что с ним так много разго­варивают и что радуются, когда он исписывает це­лые тетради все новыми и новыми показаниями. Это был небольшого роста человек с быстрыми бегающи­ми глазами и с пулеметной скороговоркой. Я слу­шал его много часов и использовал для корреспон­денции выборки из его показаний.

На мой взгляд, это был интересный материал, но он почему-то так и не пошел в "Красной звезде". Не только не пошел, а восбще куда-то пропал, и я так потом и не нашел никаких следов его в редак­ции.

В эти дни в Мурманском театре сыграли премьеру "Парня из нашего города", и я был на ней. Деко­рации были бедные и трогательные, но женщина-режиссер Савина, поставившая спектакль, сделала это умно и тактично, а главное, самого "парня" прек­расно играл актер Филиппов.

Наконец, 12 ноября вернулись из Полярного Зель­ма и Бернштейн, задержавшиеся там из-за того, что опять не было погоды; два дня не давали "добро" катеру, на котором они должны были добраться до Мурманска.

Забыл сказать, что еще 5 числа, накануне похода на Пикшуев, я получил по военному проводу теле­грамму от Ортенберга о выезде в Москву, моем и Бернштейна. Но тогда мне было обидно не кончить начатое дело, и я сделал вид, что телеграмма меня уже не застала. Теперь, когда очерк "В праздничную ночь" уже ушел в редакцию, совесть моя была чи­ста, и, как только ребята вернулись, мы тронулись в путь.

Стояла такая непогода, что в эти дни не приходи­лось и думать о том, чтобы лететь самолетом. Мы решили, что лучше будет двигаться медленно, но верно, и сели на поезд, который должен был довез­ти нас до Кандалакши. Оттуда, по нашим сведени­ям, должен был уходить один из последних в эту навигацию пароходов в Архангельск, а из Архан­гельска мы могли самолетом или поездом добраться до Москвы.

Я был рад вызову. Меня тянуло в Москву, а кро­ме того, я томился полной неизвестностью, где те­перь мои старики и вообще все мои близкие.

Мы рассчитывали, что поезд до Кандалакши прой­дет сутки, оттуда сутки с небольшим пароходом до Архангельска и четверо-пятеро суток поездом до Москвы. На самый худой конец мы собирались по­тратить на эту поездку неделю. Но в жизни вышло все по-другому: вместо недели мы ехали три. Ночью мы сели в поезд, отходивший на Кандалакшу. В пол­ной тьме влезли в уже набитую доверху теплушку, где люди сидели в три этажа, а посредине вагона стояла пышущая жаром печка. До Кандалакши про­ехали, как и думали, сутки. На станции Мишка Бернштейн пошептался о чем-то на тарабарском языке автомобилистов с водителем санитарной ма­шины, и он довез нас в кузове на Кандалакшскую пристань.

Морской комендант сначала обрадовал нас тем, что пароход "Спартак", на котором мы собирались плыть, уже стоит у причала, а потом добавил, что когда пойдет этот "Спартак", пока никому не извест­но. Оказывается, этим пароходом должны были возвращаться в Архангельск полторы тысячи человек — архангельских жителей, занятых на оборонных рабо­тах Карельского фронта. Но в связи с разными воен­ными перевозками из нескольких эшелонов, которы­ми должны были прибыть все эти люди в Кандалак­шу с разных участков Карельского фронта, пока прибыл только один эшелон — четыреста человек,— а остальные были еще в пути и ожидались со дня на день.

Видимо, умудренный горьким опытом, комендант произнес это "со дня на день" иронически и доба­вил, что дай бог, чтобы "Спартак" поспел в Архан­гельск к концу навигации.

— А когда будет конец навигации? — спросил я.

— А кто его знает,— сказал морской комендант.— Как мороз хватит, так и конец. Может, через день, а может, и через неделю.