Константин СИМОНОВ
ЗАПИСКИ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА
Двадцать строк на машинке...
Постараюсь, чтобы мое предисловие заняло не больше двадцати строк.
Все, о чем рассказано в этих записках, было очень давно.
Мне было двадцать шесть, когда я на второй год войны по своим блокнотам и по памяти продиктовал их в том виде, в каком они у меня с тех пор сохранились. А когда я улетал в ту первую командировку на Север, которая в них описана, мне было двадцать пять. Вот почему я назвал их "записками молодого человека".
За четыре года войны редакция "Красной звезды", где я работал, около тридцати раз посылала меня и в длинные и в короткие командировки на фронт. Первая из них была под Могилев, последняя — под Берлин. В этой тетради записок пойдет речь о тех командировках, что были в первую военную осень и зиму, когда упрямо жившая в нашей душе вера в то, что мы выстоим, нашла себе подтверждение в первых трудных победах над немцами.
Я исключил некоторые длинноты, главным образом связанные с разными подробностями нашей корреспондентской жизни. А в остальном, не желая вторгаться задним числом в свои тогдашние мысли и наблюдения, ограничился исправлением стилистических погрешностей. Такого же принципа я придерживался и раньше, когда в последний год войны печатал некоторые страницы этих записок.
1969 г.
Летим в Мурманск
В предписании и у меня и у летевшего со мной Миши Бернштейна было сказано: "С получением сего Вам надлежит отправиться в Действующую Северную армию и Северный Морской флот для выполнения заданий редакции".
Вышло это так: после возвращения из Крыма я приехал в редакцию "Красной звезды" сдавать свой последний очерк о боях на юге и столкнулся там с Мишкой, которого не видел с Халхин-Гола. Он был недавно ранен, но уже поправился, встретил меня с шумом и объятиями и взял о меня слово ехать в следующий раз на фронт вместе.
Как раз в тот момент, когда меня вызвали к редактору "Красной звезды", ему принесли сообщение ТАСС о том, что в боях на Карельском фронте принимают участие английские летчики. Ортенберг сразу же загорелся и сказал, что надо послать туда человека. Ну, а поскольку именно я находился в этот момент в его кабинете, естественным продолжением его мысли было послать меня туда. Я ответил, что ехать готов, но напомнил, что в Крыму моего возвращения ждет член Военного Совета Николаев.
— Ничего, — сказал Ортенберг.— Подлетишь на недельку, вернешься и поедешь обратно в Крым.
Я предложил, чтобы как фотокорреспондента со мною послали Бернштейна, и наша поездка была решена. Сразу же вслед за этим начались звонки по телефонам — Ортенберг добывал самолет.
Из Москвы до Вологды мы долетели на "Р-5", а там, после четырех суток нелетной погоды и ожидания, пересели на двухмоторный "ТБ-1", который шел до Архангельска.
Четверо суток в Вологде прошли нудно и бесцельно. Мне хотелось поскорее впрячься в работу, и эта задержка меня очень расстроила.
Вологда в эти дни выглядела абсолютно тыловым городом. У ресторанов стояли толпы, кого-то били, швыряли на землю, порой пахло поножовщиной, случались драки и между военнослужащими. Все это удручало меня. Иногда вдруг мерещилось, что попал куда-то в третий или четвертый год первой мировой войны. Какие-то люди в военной форме, приехавшие в командировки откуда-то из АХО или продотделов, толкали, брали за грудки других людей и вопили: "Мы, фронтовики..." — чего, судя по моим наблюдениям, действительно фронтовики обычно себе не позволяют.
А сам город был осенний, дождливый, весь в деревянных мостках со скрипящими досками, с низкими серыми домами и с крылечками, похожими на те, какие писал на своих картинах Рерих. От самого города у меня осталось хорошее воспоминание. Именно там, в эту поездку, у меня родилось первое ощущение Севера, которое потом, почти без изменения, повторилось и в Архангельске. Там, в Вологде, я написал первые строфы стихотворения "В домотканом деревянном городке...", которое дописал уже позже.
Вылетев из Вологды, мы примерно через два с половиной часа прилетели в Архангельск. Все кругом было низко и плоско: серое море, серый широко раскинувшийся северный городок. Много простора, много дерева, холодно и красиво.
Сидя у дежурного по аэропорту в надежде перекусить — о чем с присущей ему энергией уже хлопотал Мишка,— я прочел в местной газете, что сегодня в Архангельском драматическом театре идет пьеса "Парень из нашего города"...
Архангельск выглядел совершенно мирным городом. На улицах было много народу, кое-где в толпе сновали английские матросы. Глядя на других людей, мы вдруг заметили, насколько мы не бриты и не мыты и, прежде чем являться в театр, почистили сапоги и зашли в парикмахерскую.
В театре мы познакомились с его директором Андреевым, бородатым, уютным, умным русским человеком, и с художественным руководителем Простовым, сибиряком, мужчиной высоким, хитроватым и не лишенным юмора.
После спектакля пили у него чай, который нам разливала его мама-сибирячка, с гладко зачесанными назад волосами, иконописным, как из камня вырезанным лицом и спокойно льющимся голосом.
