Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - [11]
Всё это было для меня весьма неожиданно. Когда я рассказал Нольде о своих военных планах, он, смеясь и шутя, но очень твёрдо стал убеждать меня отказаться от них, утверждая, что Россия гораздо меньше нуждается сейчас в солдатах, чем в международниках-специалистах. Он прибавил, что за последние 10 лет он не мог в МИД «обучить» никого для секретарства в Юрисконсультской части, что его теперешний помощник В.М. Горлов — прежний чиновник канцелярии по принятию прошений на высочайшее имя (потом он был 1-м секретарём посольства в Париже, а впоследствии первым русским посланником в Варшаве уже при Колчаке и Деникине) и хотя он человек вполне воспитанный и опытный в канцелярском отношении, но не специалист и в помощники не годится. В тоне Нольде было столько искренности, что я ответил, что подумаю. После повторного, не менее настойчивого приглашения Нольде я отправился к нему в министерство, познакомился с В.М. Горловым, производившим, несмотря на свою светскость, впечатление вполне типичного петербургского чиновника, что отнюдь не было характерно для МИД, где служащие равнялись по разным странам, но не по Петербургу и России, и тут же согласился на предложение Нольде. Не только Нольде, но и Горлов были, видимо, этим очень довольны, так как и Горлов, как выяснилось из дальнейшего, тяготился своими обязанностями и жаждал заграничной дипломатической службы.
Горлов тут же, при первом свидании, сказал, что знает моего дядю Чарыкова, так как встречался с ним в качестве камергера при дворе (Чарыков носил звание гофмейстера) на всякого рода церемониях. Затем Горлов несколько неожиданно спросил меня, не являюсь ли я уроженцем Царства Польского, так как Михайловский (Михаловский) — фамилия очень распространённая у поляков. Я ответил, что действительно наш род старого польского происхождения, но сперва переселившийся на Украину, а впоследствии принявший православие и перешедший на русскую военную службу; мой дед был помещик Херсонской губернии, а уже мой отец — женившись на самарской помещице — Самарской. Горлов спросил меня, знаю ли я по-польски, и, когда я ответил отрицательно, сказал, что у него майорат в Царстве Польском и что он говорит и пишет, как поляк. Чего мне не сказал Горлов, но что ему было трудно скрыть, — что он глубокий полонофоб и, по-видимому, как это стало более ясно из дальнейшего, он боялся моего, хотя и далёкого, польского происхождения в тот момент, когда для России польский вопрос становился всё более и более острым. Ниже я скажу, как Горлов смотрел на русско-польские отношения, отражая известные настроения некоторых правящих петербургских бюрократических кругов.
Тогда же при моём свидании с Нольде в МИД мы условились с ним о необходимых формальностях. Мне, как и каждому поступающему на дипломатическую службу, предстоял вступительный экзамен — examen de capacite. Этот экзамен по государственному и международному праву, политической географии и языкам (по французскому — перевод с русского на французский и обратно, устный и письменный) для меня мог иметь только формальный характер, так как и по своему академическому положению, и знанию иностранных языков я, естественно, был выше уровня поступающих прямо с университетской или лицейской скамьи.
Любопытно отметить, что со времени Извольского и Чарыкова этот вступительный дипломатический экзамен совершенно изменил свой характер, так как стал коллегиальным — экзамен производился совещанием, в которое входили все директора департаментов и начальники отделов, и вопрос о приёме вновь поступающего решался, таким образом, коллегиально. Целый ряд дополнительных правил (возраст не старше 27 лет, обязательное высшее образование, преимущество для юристов и лицеистов и т.д.) сделали из этого экзамена солидный фильтр, чрезвычайно благоприятно отразившийся на уровне поступающих. В МИД больше всего не любили аутсайдеров, то есть чиновников других ведомств, благодаря протекции стремившихся попасть на высшие дипломатические должности, минуя низшие. Возрастной ценз в 27 лет был установлен специально для этой цели.
Несомненно и то, что нашумевший незадолго до войны на всю Россию процесс Долматова, молодого чиновника МИД, блестящего члена петербургского общества, попавшего на скамью подсудимых за убийство с целью грабежа и обвинённого в ряде преступлений, как-то: воровство, подлоги и пр., процесс, раскрывший крайне нездоровую атмосферу МИД для молодых людей, вынужденных годами дожидаться первого платного места и обязанных по положению в обществе вести широкий образ жизни, — тоже содействовал оздоровлению этого министерства. Извольский установил совершенно точные условия прохождения службы и устранил ряд вопиющих несправедливостей. Когда я поступил в МИД, то память о Далматове ещё была жива, и мне пришлось от молодых чиновников слышать рассказы об их бывшем compagnon de jeunesse[7].
В.М. Горлов, мой будущий непосредственный начальник, как раз являлся исключением из общего правила, так как был принят в МИД в возрасте 42 лет, и то только из-за ходатайства Нольде, нуждавшегося в помощнике, хотя бы и не квалифицированном с точки зрения научной. Из этого видно, что дипломатическое ведомство действительно нуждалось в этот момент в юрисконсультах-международниках, и предложение Нольде основывалось на благоприятных для меня совершенно объективных данных. В связи с этим уговоры Нольде и в особенности тот факт, что вся работа Юрисконсультской части в этот момент была тесно связана с войной и объективно была действительно недостаточно обеспечена, ложась на плечи фактически одного Нольде, побудили меня окончательно вступить в МИД и отказаться от мысли о военной службе.
