Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - [10]

Впоследствии и в различных ведомствах, и повсюду в обществе я слышал одну и ту же стереотипную фразу, что какой он ни на есть, наш царь, а в историю он войдёт Великим, наподобие Петра I или хотя бы Александра I. Другие факты, как-то: прекращение путиловскими рабочими забастовки в связи с объявлением войны и удвоенная продуктивность работ, а также изумительно прошедшая «трезвая» мобилизация — говорили о том, что война докатилась и до народного сознания, что, конечно, ещё более укрепляло основное общественное ощущение необходимости не только забвения прошлого и примирения с находившимся в тот момент у власти правительством, но и чудодейственной веры в монарха как вождя, вокруг которого все должны сплотиться.

Сразу же по приезде я явился к своему патрону по кафедре международного права профессору А.А. Пиленко и моему прежнему — профессору барону М.А. Таубе, в этот момент назначенному управляющим ведомством народного просвещения (он заменял тогда Кассо), и сообщил им о своём желании идти добровольцем на войну. И тот и другой отнеслись к этому очень сочувственно, не считая возможным препятствовать мне в таком деле, но обещая, чего я не просил, оставить за мной не только моё академическое положение при Петроградском университете, но и моё содержание по заграничной командировке. И тот и другой (с Пиленко я долго говорил в редакции «Нового времени» в Эртелевском переулке, где он, по его словам, по случаю войны дневал и ночевал, а с бароном Таубе — в министерстве народного просвещения, откуда тот возвращался домой только в 10-м часу вечера) рассказывали о том, где их застигла война и как. Барон Таубе с большим вниманием выслушал мои впечатления о Лондоне (он числился в то время также в МИД), несколько раз переспрашивая о деталях, касающихся английских настроений по отношению к войне и России. Видимо, у него были какие-то сомнения относительно искренности англичан — черта, впрочем, широко тогда распространённая в петербургском обществе, для которого вступление Англии в войну являлось каким-то чудом.

Барон Таубе тогда рассказал мне также (надо сказать, что у меня с ним были очень дружественные отношения, если так можно характеризовать отношения между профессором и учеником), как за несколько недель до войны ему удалось уговорить наше правительство взять из германских банков всё золото, которое там хранилось. В самом деле, когда я поступил в МИД, я узнал, что действительно никаких русских правительственных сумм в Германии не было, и это ставили в заслугу барону Таубе, заставившему наше правительство «вовремя спохватиться». Тогда же я по долгу службы узнал, что у ряда высокопоставленных лиц и некоторых великих князей остались в Германии на текущих счетах крупные денежные суммы, которые были задержаны германским правительством, например, у вел. кн. Александра Михайловича (1.500.000 марок), вел. кн. Виктории Феодоровны, князя Горчакова, графа Шувалова и т.д.

Отмечу также, что граф Пурталес, бывший к моменту объявления войны германским послом в С.-Петербурге, уезжая, говорил одной моей знакомой даме, что в России сразу же после начала войны произойдёт революция и что всем состоятельным людям надо из России бежать. Тот же самый Пурталес, как мне передавал чиновник особых поручений при С.Д. Сазонове А.А. Радкевич, в день объявления войны 19 июля по ст. ст. в растерянности вручил в 7 час. 10 мин. вечера (для одного конкретного случая по требованию Департамента таможенных сборов нам в Юрисконсультской части МИД пришлось совершенно точно определить момент начала русско-германской войны) ноту с объявлением войны в двух экземплярах — чистовом и черновом — С.Д. Сазонову и вышел из его кабинета бледнее полотна. Так эти два экземпляра знаменитой германской ноты, в средневековых выражениях объявлявшей войну России, и хранились в архиве МИД.

Приглашение в российский МИД

Однако не успел я подыскать для себя соответствующую воинскую часть, чтобы поступить на военную службу, как мои планы были опрокинуты неожиданным предложением, сделанным мне бароном Б.Э. Нольде, занимавшим тогда должность начальника Юрисконсультской части МИД, поступить в это министерство на должность секретаря Юрисконсультской части. Он мне при этом сказал, что в этой части всего три должности — начальника, его помощника и секретаря; что помощник его — не специалист по международному праву, а просто дипломатический чиновник; что ему трудно обойтись без помощника-специалиста и по служебному положению место секретаря достаточно высоко (должность считается VII класса) для того, чтобы я с первых же шагов дипломатической службы мог иметь самостоятельное положение.

Это предложение было для меня неожиданным не потому, что я в первый раз говорил с Нольде о моём поступлении в МИД (Нольде звал меня в МИД ещё в 1913 г., когда я находился за границей в командировке, но тогда я хотел закончить свою работу по морскому праву и от предложения временно отказался), а по всей обстановке, так как место, мне предложенное, для недавно окончившего университет было действительно исключительное и совершенно соответствовало избранной мной специальности. Но я был ещё более удивлён, когда узнал от Нольде, что в момент объявления войны на совещании высших чинов МИД, на котором присутствовал и мой бывший профессор барон Таубе, было постановлено назначить меня юрисконсультом МИД при Ставке вел. кн. Николая Николаевича и через моих родственников в С.-Петербурге были предприняты попытки узнать, где я нахожусь. Но, по сведениям моих родных, я был в Вене (на самом деле — в Париже), и вместо меня юрисконсультом при Ставке был назначен профессор В.Э. Грабарь. Такое заочное доверие ко мне со стороны МИД, как я узнал, было проявлено помимо личных рекомендаций Таубе и Нольде ещё и благодаря только что полученному отчёту французского профессора Луи Рэно, старшего юрисконсульта французского МИД, где он из всех молодых людей, находившихся в Париже в командировке, выделил меня и дал лестную характеристику моим научным занятиям, назвав меня «homme de merite»