Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789 - [70]

Так то русские вельможи, лишь только вступили на путь просвещения, как уже начали подражать патрициям Рима; в то время в Москве можно было встретить не одного Лукулла.

Екатерина в свою очередь хотела дать в Кремле балы и торжества, которых пышность соответствовала бы ее величию. Но все было отложено, когда она узнала, что в нескольких областях империи губернаторы не исполнили ее распоряжений и не наполнили, согласно ее повелению, хлебные запасные магазины, и что народ страдает от непредвиденного, сильного неурожая. «Неприлично было бы явиться мне среди увеселений и празднеств, когда мои подданные страдают от бедствия, которое я бы должна была предотвратить», говорила государыня. Я был при ней, когда ей донесли, что явился один из губернаторов, обнаруживших оплошность. «Я надеюсь, — сказал граф Безбородко, — что ваше величество сделаете ему публично строгий выговор, как он того заслуживает».

«Нет, — отвечала Екатерина, — это было бы для него слишком унизительно: я дождусь, когда мы будем с ним наедине; потому что я люблю хвалить и награждать во всеуслышание, а журить потихоньку».

Императрица, отдохнув несколько дней в Петровском, отправилась в С.-Петербург; 14-го июля мы прибыли в Царское Село. Мы снова видели хорошенький городок Тверь, Вышний-Волочок, Валдай и Новгород-Великий, некогда знаменитую общину, владычицу севера, прославленную победами и счастливую в своей независимости.

Наконец кончилось это долгое и странное путешествие, которое последовательно представило нам ряд картин самых разнообразных и новых. Простившись с императрицею, я возвратился в С.-Петербург, чтобы снова заняться моими дипломатическими делами, которые на первых порах показались мне немного сухи и однообразны; я переходил от оживленной, разнообразной деятельности романа к медленному важному делу. Покинув волшебную среду, я уже не мог встречать, как в нашем торжественном и романтическом поезде, на каждом шагу новые предметы: флоты, внезапно созданные, отряды козаков и татар, явившихся из недр Азии, освещенные дороги, горы в огне, волшебные замки, сады, насажденные в одну ночь, глухие дикие пещеры, храмы Дианы, прелестные гаремы, кочующие племена, верблюдов, бродящих в пустыне, валашских господарей, свергнутых с престолов, кавказских князей, угнетенных царей Грузии, искавших внимания и покровительства императрицы. Нужно было снова приняться за сухие политические расчёты, дипломатические прения, в которых часто на крохотных и не очень верных весах взвешивают великие мировые интересы, участь государств и кровь народов.

На востоке меня ожидали все те же обычные дела, важные сделки, слаженные мелкими происками, и те систематические войны, которые тревожат мир, не изменяя его положения. Но с запада получено было известие, видимо указывавшее мне приближение одного из тех сильных государственных переворотов, которые совершенно изменяют образ мыслей, законы, права и связи человеческих обществ. Это был предмет для размышлений, надежд и опасений поважнее и глубже впечатлений, внушенных мне этим быстрым и блистательным видением Тавриды, этим отрывком из «Тысячи и одной ночи», которого очарование исчезло так недавно.

Императрица, не менее меня разочарованная после путешествия, в начале своего пребывания в Царском Селе заботилась о мерах, которые нужно было принять, чтобы помочь народу, удрученному страшным неурожаем. В богатейших областях империи не было хлеба, и большая часть помещиков, не получая вовсе доходов, должны были кормить своих несчастных крестьян. Это бедствие и положение австрийского императора, вынужденного послать войско в возмущенные Нидерланды, охладили честолюбивые мечты, возбужденные Потемкиным в уме императрицы зрелищем ее прекрасной армии и морских сил, собранных на севастопольском рейде. Император прислал курьера с депешами. Он извещал императрицу о намерении своем вызвать из Нидерланд губернатора и своего министра и приказать штатам покориться и прислать к нему депутацию. Он грозил употребить против них военную силу, если они не согласятся на перемены в управлении, пользу и справедливость которых он надеялся им доказать. Это известие еще более удалило русских министров от побуждений к войне. Безбородко говорил мне об этом откровеннее, нежели когда нибудь. Желая убедить меня, что он хочет еще большего сближения ваших дворов, он сказал мне, что лондонский кабинет, думая мстить Голландии и нам, послал, с лордом Гаррисом, значительную сумму штатгальтеру, чтобы поддержать его. Воронцов писал из Лондона, что там хлопотали о прикрытии этого дела, потому что курс упал по случаю высылки такой большой суммы денег. Судя по этому извещению, более или менее основательному, и подобным же сообщениям Кобенцеля явно оказывалось, что император и императрица хотели возбудить нас против Англии и заставить нас действовать согласно с ними. Пользуясь этим расположением, я старался убедить министров русских, что нужно изменить положения последнего трактата относительно Молдавии и Валахии. «Вы всегда будете накануне войны, — говорил я им, — если вы не определите точнее право обоюдного покровительства Порты и России над этими княжествами. Надо окончательно определить значение, различие и границы этих прав на покровительство или, лучше сказать, владычество над этими странами. Кроме того я просил, чтобы не затрудняли переговоров настойчивыми спорами о способах изложения фирмана, который султан обязан был дать ахалцыхскому паше, и в особенности, чтобы действовали прямо и оставили опасение о вторжении со стороны турок. «Ваши успехи в переговорах и войне, говорил я русским,— лишили турок возможности вести наступательную войну; но если вы их очень стесните, то усилите этим их средства к защите и сосредоточению их сил. Все эти разговоры кончались уверениями о мире, выражениями признательности за расположение короля, и я мог убедиться, что в то время петербургский кабинет искренне желал и ожидал успеха от переговоров, начатых в Константинополе Шуазелем, Булгаковым и Гербертом.