Записки доктора (1926 – 1929) - [9]

Шрифт
Интервал

. Уже тогда прозвучало пожелание читателей опубликовать «Записки…» отдельной книгой. В подготовке к публикации полного текста «Записок…» активное участие приняла Светлана Владимировна Дружинина (Санкт-Петербург), внучка ярославского журналиста и издателя Николая Петровича Дружинина (1858–1941). Её советы и помощь определили цели и задачи этого издания.

«Записки доктора Ливанова» написаны в школьной ученической тетради в линейку фиолетовыми чернилами от руки, мелким бисерным почерком автора, на 95 листах. Текст «Записок…» публикуется по рукописи без каких-либо сокращений. В ряде случаев в квадратные скобки вставлены уточняющие слова или раскрыты сокращения, как в тексте «Записок…», так и в публикуемых в книге приложениях. Практически все имеющиеся в тексте цитаты сверены с источниками и прокомментированы. Курсивом набраны слова, выделенные или подчеркнутые в тексте. В дополнение к «Запискам…» публикуются материалы из записной книжки, которую К. А. Ливанов вёл в эти же годы.

В приложении опубликованы материалы, рассказывающие о семье Ливановых, документы, носящие автобиографический характер, а также очерк-воспоминание А. А. Золотарёва.

1926 год

24. IV. Ночь под Вербное воскресенье

«Мне и одному хорошо, и со всеми. Я и не одиночка и не общественник. Но когда я один – я полный, а когда со всеми – не полный. Одному мне всё-таки лучше. Одному лучше – потому, что, когда я один, – я с Богом!»[31]

Почему-то пришли на память эти милые, чудесные слова даже и не вспомню кого. Может быть, потому, что за стеной играет моя Галя[32]… Весь день у меня какое-то тревожное, потерянное настроение. Как будто обронил что-то важное, нужное – и не могу найти. Сейчас Галя вернулась из церкви и очень оживлена: до самого дому донесла горящую свечечку, и только у самого крыльца свечечка догорела, не потухла, а догорела до конца, обжёгши ей пальцы. Рассказала, как на улице какой-то кавалер под ручку с дамой, поравнявшись с ней, хотел было что-то сказать по поводу горящей свечки, но не успел, а только презрительно фыркнул и получил за это «большого дурака». Рассказала и улетела. И вот слышу: подбирает что-то на рояли…

И вдруг как-то светло и тихо стало. Такая знакомая, давно-давно родная мелодия… Вспомнилось, как в далёкой юности я услышал её в необычной обстановке.

Летняя ночь – удивительно ясная, лунная – в моём родном селе. Густой, молочно-серебристый туман закрыл всё кругом. Не видно домов, чуть-чуть холмиками выступают из белого моря верхушки деревьев на погосте. А над морем голубое сияние…

По дороге слышен стук одинокой телеги. Всё ближе, ближе…

И вдруг чудесный голос: «Выхожу один я на дорогу; сквозь туман кремнистый путь блестит; ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…» Не видно ничего, слышно только, как стучат колеса, фыркает лошадь. Голос – высокий, чистый, нежный тенор – как будто плывёт из тумана.

«В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом… Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чём?»

Никогда потом ни одна песня не производила на меня такое глубокое, такое волнующее впечатление. Кто был певцом – я не знаю. Ночь была поздняя. Всё в доме спало. Я стоял на балкончике нашей светелки – и весь дрожал и плакал. И мне теперь кажется, что я впервые тогда сознательно почувствовал Бога и научился молиться ему…

Сижу один за своим столом и так живо чувствую, почему одному мне лучше: «Пустыня внемлет Богу…»


26. IV

Прислуга поздно вечером докладывает: «Пришла какая-то женщина и просит повидать Вас, “на одно только слово”».

Входит крестьянка лет 45 (д. Мелехово, Ник[оло]-Зад[убровская] волость) и сразу в ноги: «Уж я к тебе, кормилец ты наш, за советом; вся на тебя надежда, заставь за себя Бога молить!» – «Расскажите, в чем дело?» – «С дочкой у меня беда стряслась. Сам знаешь – какая молодежь-то нонче стала: гуляют до утра, разве углядишь за ними – ну и догулялась!» Разъясняю, в каких случаях законом допускается аборт. Выясняется, что ни одного подходящего условия здесь нет: живут хорошо, дочка единственная, совершенно здоровая, сошлась с кавалером добровольно и, главное, до родов остался один месяц.

Никакие резоны не помогают: «Уж сделай милость, дай ты какого ни на есть лекарства; есть, говорят, такие средства. Никто ничего не узнает, под большим секретом держать будем. И сейчас ещё никто не знает, отец и то ничего не замечает: право слово, живота совсем не заметно».

– Слушайте, мамаша: до родов остался только месяц – значит, ребёнок уже большой, живой ведь, а не мёртвый, и вы, значит, предлагаете мне убить живого человека… убить живого ребёнка – будет это называться убийством или нет?

– Конешно, убивство… дак ведь никто не узнает, мы уж молчать будем, ну и ты уж никому ни гугу.

– Пусть никто не узнает, а совесть-то на что существует, совесть-то человеческая позволяет делать такое злое дело? Вы лучше вот как сделайте: пусть дочка родит, тяжело это, неприятно, много всяких пересудов, и вас жаль, и мужа вашего жаль; а всё-таки лучше пережить это тяжёлое испытание, чем делать то, что задумали. Понемножку всё сгладится, переживётся, забудется… Урок страшный, но хоть не будет чёрного пятна на душе и, может быть, это научит и дочку жить по-другому, по-хорошему. А отец-то ребёнка вам известен?


Рекомендуем почитать
Николай Александрович Васильев (1880—1940)

Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.


Я твой бессменный арестант

В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.


Пастбищный фонд

«…Желание рассказать о моих предках, о земляках, даже не желание, а надобность написать книгу воспоминаний возникло у меня давно. Однако принять решение и начать творческие действия, всегда оттягивала, сформированная годами черта характера подходить к любому делу с большой ответственностью…».


Литературное Зауралье

В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.


Государи всея Руси: Иван III и Василий III. Первые публикации иностранцев о Русском государстве

К концу XV века западные авторы посвятили Русскому государству полтора десятка сочинений. По меркам того времени, немало, но сведения в них содержались скудные и зачастую вымышленные. Именно тогда возникли «черные мифы» о России: о беспросветном пьянстве, лени и варварстве.Какие еще мифы придумали иностранцы о Русском государстве периода правления Ивана III Васильевича и Василия III? Где авторы в своих творениях допустили случайные ошибки, а где сознательную ложь? Вся «правда» о нашей стране второй половины XV века.


Вся моя жизнь

Джейн Фонда (р. 1937) – американская актриса, дважды лауреат премии “Оскар”, продюсер, общественная активистка и филантроп – в роли автора мемуаров не менее убедительна, чем в своих звездных ролях. Она пишет о себе так, как играет, – правдиво, бесстрашно, достигая невиданных психологических глубин и эмоционального накала. Она возвращает нас в эру великого голливудского кино 60–70-х годов. Для нескольких поколений ее имя стало символом свободной, думающей, ищущей Америки, стремящейся к более справедливому, разумному и счастливому миру.