Записки доктора (1926 – 1929) - [45]
Вот, должно быть, потому-то я и представляю себе живо-живо, как мы вдвоем идем с ним по сырым вешним перелескам в Ливановку – К. Ал-ч своею уверенною в себе, неторопкою, деревенской походкой привыкшего к ходьбе человека, а я – сутулясь и кособочась в сторону движения: два странника, навечно связавшие свою судьбу друг с другом.
Несмотря на страстное желание скорее написать именно эту свою траурную заметку, я не мог до сего дня (4 марта уже 1943 года) присесть к своему столу, до того тяжелы и непереносимы были условия моего житья-бытья за это, и для всех, не только для нас – странников! – трудное время. Но, – слава Богу! – кажется, кончилось благополучно и это мое испытание, и я снова могу – хотя уже не с такою энергией – работать и над своей «Campo santo», и над вереницей прочих неоконченных и нескончаемых моих рукописей.
А вот как приблизительно в то же самое время наших путешествий в Ливановку текла внутренняя духовная жизнь этого замечательного русского странника, как, с другой стороны, отражала в себе нашу русскую жизнь эта изумительная русская душа, можно ясно видеть по […] последовательным записям его дневника, по счастию сохранившимся у меня[106] […]
Следуя друг за другом, эти […] записи ярко свидетельствуют о том, как велик был духовный охват-диапазон, если можно так выразиться, Конст. Ал-ча. Они живо раскрывают нам и тайну его популярности в городе Рыбинске, особенно среди крестьянства и подгородных окраин, главным образом южных сельских окраин, где те же самые семена добра, ласки и участия сеял его отец, священник Александровой] Пустыни, основанной еще в XV веке и известной в летописях русского народного искусства своей трехшатровою церковью.
Помню, как-то в историческую минутку Вадя, сын К. Ал-ча старший, обладающий недюжинными математическими способностями, подсчитал, сколько пациентов прошло через его отца. И, как всегда, интегрирование малых, казалось бы, величин дало огромную величину в 200 тысяч посещений или свиданий К. Ал. с больными. Сколько же за это время упало с его добрых, внимательных к людскому горю и несчастью уст добрых слов, полезных советов, благодетельных, подбодряющих, разъясняющих самые запутанные положения не только телесных, но и душевных недугов своих пациентов. В самом деле, уменье разбираться в житейском испытании, вскрыть греховную язву и удалить ее – это было наследственное богатство К. Ал-ча, умноженное высшим медицинским образованием и глубоким, постоянным наблюдением людского быта и земного царства. Диагнозы К. Ал-ча были зачастую блестящи, выводили товарищей-врачей на верный путь лечения, подтверждались в столицах: и в Питере, и в Москве.
С другой стороны, тоже наследственная страстная любовь к родимой и родящей Земле делала из К. Ал. изумительно терпеливого и бесценного врача-утешителя, врача-друга, врача-исповедника, готового, как и его отец, принять последние минуты умирающих так, как велит Бог – Отец всяческих[107], и как того требует наша человеческая совесть.
Помню, раз в минуту откровенности он признался мне, что даже любит безденежных, хронических больных, тех самых, от кого бегут другие врачи. «Я люблю наблюдать, люблю видеть изо дня в день, как зреет человек в смерть. Наше умирание в зрелом, старческом возрасте очень походит на созревание плодов – вот-вот упустишь миг, когда оторвется плод и упадет на землю. И нередко, приближаясь к смерти, заметно и благодатно умудряется человек; и я умудряюсь, становлюсь лучше, духовнее и душевнее вместе со своими больными безнадежно и насмерть». Вот почему я так охотно всегда звал К. Ал-ча к своему отцу[108] и предпочитал его визиты всем другим за душевность этих милых посещений, после которых отец сразу успокаивался и в свою очередь пускался в интереснейшие рассказы о прожитых годах, о своих товарищах, о своих знакомствах и встречах, воистину умудряясь на моих глазах и умудряя тем своего сына и слушателя.
Благостное и кроткое воззрение на смерть – это было столько же качество, унаследованное от глубоко верующего священника-отца, сколько воспитанное родимой народной совестью, мыслью и чувством, которые так ярко сказали себя в русской литературе, начиная с Бояна и до Великого Писателя Земли Русской Л. Н. Толстого.
Да и в своем лечении здоровых еще, полных жизни организмов К. Ал-ч любил применять народные средства. Народную медицину он ставил очень высоко, прислушивался к мнению и лечебным навыкам деревенских баб и вслед за гением Пастером мог бы повторять его знаменитые слова: «Я только научно подтверждаю и обосновываю то, что знает любая деревенская женщина либо хорошая хозяйка». Так, помню, он лечил очень удачно меня и во время рецидива чахотки, и от всяческого рода нарывов и прыщей народными средствами, главным образом – коровьим маслом.
Вот почему с таким родственным для меня, бодрящим сочувствием относился он к моей мысли о создании здесь, в г. Рыбинске, специального медицинского архива, где бы хранились опыт и методы лечения и здешних врачей, и самого населения. Чувство товарищества, преемственности в работе очень сильно было развито в К. Ал-че, и когда здравотдел издавал здесь (вышло 2 №) журнал, К. Ал-ч был деятельным сотрудником его, главным образом как собиратель живого врачебного опыта, поскольку он проявился в жизни товарищей его, рыбинских врачей.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
«…Желание рассказать о моих предках, о земляках, даже не желание, а надобность написать книгу воспоминаний возникло у меня давно. Однако принять решение и начать творческие действия, всегда оттягивала, сформированная годами черта характера подходить к любому делу с большой ответственностью…».
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.
К концу XV века западные авторы посвятили Русскому государству полтора десятка сочинений. По меркам того времени, немало, но сведения в них содержались скудные и зачастую вымышленные. Именно тогда возникли «черные мифы» о России: о беспросветном пьянстве, лени и варварстве.Какие еще мифы придумали иностранцы о Русском государстве периода правления Ивана III Васильевича и Василия III? Где авторы в своих творениях допустили случайные ошибки, а где сознательную ложь? Вся «правда» о нашей стране второй половины XV века.
Джейн Фонда (р. 1937) – американская актриса, дважды лауреат премии “Оскар”, продюсер, общественная активистка и филантроп – в роли автора мемуаров не менее убедительна, чем в своих звездных ролях. Она пишет о себе так, как играет, – правдиво, бесстрашно, достигая невиданных психологических глубин и эмоционального накала. Она возвращает нас в эру великого голливудского кино 60–70-х годов. Для нескольких поколений ее имя стало символом свободной, думающей, ищущей Америки, стремящейся к более справедливому, разумному и счастливому миру.