Записки доктора (1926 – 1929) - [47]

Шрифт
Интервал

С горных высот перебрался я в совсем иной край: плоская, безжизненная равнина, плоское и какое-то тусклое небо… Животных здесь, пожалуй, больше, чем людей, и население не столько ходит, сколько ездит, точнее скачет. Комната моя маленькая, потолок низкий – рукой достать. Беленькая зато, уютная и теплая. Хозяева – старик со старухою, такие славные, ласковые и добрые. И больше никого. Оттого тихо у меня, очень тихо. С утра и до вечера всё в делах. Возвращаюсь уже с темнотой. Сижу долго, до часу и больше. Читаю, люблю писать письма, особенно Галочке, и тоже думаю, думаю».

Описав затем свои прогулки за город, сборы растений и цветов, которые он засушивал потом и посылал своей милой доченьке, К. Ал-ч возвращается к тому своему мироощущению, которое составляет особенность его натуры:

«И так хорошо здесь думается и вспоминается. На людях я чувствую себя более одиноким, чем здесь, наедине с самим собой. Может быть, хорошо, что здесь я совершенно один. Нет никого из родных краев. А может быть, и не так это хорошо – не могу решить. Скорее хорошо это, потому что в обыденной жизни мы так отвыкли быть одинокими, что когда это одиночество является вынужденным, воспринимаем его как несчастье и страдание. А может быть, от времени до времени пожить в полном одиночестве не только не плохо, а необходимо. На вечном миру, на людях некогда посмотреть на себя и в себя, и чем ближе люди, чем роднее, тем меньше возможность оторваться от них. И так проходит вся жизнь – она, может быть, и приятна, и покойна, и со стороны кажется полной счастья и радости. И тем тяжелее, скорбнее момент вечной разлуки – и для того, кто уходит, и для тех, кто остается. О смерти боятся думать, не хотят верить, что она может явиться нежданно-негаданно. Для всех она нежеланная, страшная гостья… И если бы не тяжкие болезни и не менее тяжкие другие горести жизни – смерть была бы вечным пугалом, исключающим возможность даже и маленькой радости для человека, от его рождения и до положенного ему предела.

Готовиться к смерти – это не значит плакать о жизни, гнать от себя все радости жизни. Уйти в далекое плавание – ведь это тоже радость, тем большая, чем дальше, неизвестнее и таинственнее новое море для нового пловца. Но это радость только для тех, кто поработал над собой, уже стал лицом к лицу с опасностями и на неудачах выучился без страха в любой момент отплыть в далекие края.

В одиночестве, во время тяжких болезней (а они тоже делают человеческую душу) обо всём этом так хорошо думается, да и по-новому смотришь и на себя, и на тех, с кем живешь, и на всё, что обнимает нас всех. Состояние беспомощности, оторванности от всего, что и было таким близким и дорогим, приближает нас к такому состоянию духовной нищеты, когда уже нет в душе ничего, что мешало бы почувствовать, что нет иного пути спокойно-мудро жить и окончить свою жизнь, кроме чистой и глубокой веры в Нашего Небесного Отца. Да будет воля Его и на земле могила, но, вообще говоря, могилы нет. Есть великий Божий мир, полный глубоких и чудесных тайн, а мы пока только дети малые, неразумные. Но родились, чтобы расти и расти для того, чтобы созреть. И дай Бог всем нам подольше жить, чтобы лучше и ценнее был наш плод».

Нельзя лучше утешить нас всех, кто любил К. А. и горевал, видя, как он одиночествует в своем тяжелом молчании чуть не 12 лет, чем это сделал своими словами К. А. в своем письме. Он вот давно уже пришел к своему Небесному Отцу, полюбил свою долю, постиг сознательность и необходимость страданья и мук на земле, сумел дать смысл всем нашим несчастьям. Мы зреем, мы наполняемся совершенством и силой. Горе и опасность нас умудряют и приближают к Богу.

И я помню, как озарили меня искренние слова Гали, любимой его доченьки, сказанные мне в одну из таких, к сожалению, очень редких наших встреч за последнее время: «Пусть стал хоть и такой, а всё же пусть подольше живет с нами!» Желание ее исполнилось. Он жил долго между нами и с нами, заставляя нас порой мучительно работать над самим собою, бередя нашу совесть, зовя нас к духовному подвигу. Мы плохо понимали его. Даже накануне дня его смерти я не понял его прощального поцелуя: решил, что ему легче, утешал Надежду Вас-ну.

Может быть, это было подлинное прощание перед отплытием в далекие края. На другой день, 17 ноября, он умер, ушел к своему Небесному Отцу. Город Рыбинск лишился своего праведника, и нам, оставшимся осиротелым, стало страшнее жить на свете. Но у нас осталась светлая память о нем, и этой светлой памяти пусть послужат и эти скорбные мои строки!

5 марта 1943 года.


Рекомендуем почитать
Николай Александрович Васильев (1880—1940)

Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.


Я твой бессменный арестант

В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.


Пастбищный фонд

«…Желание рассказать о моих предках, о земляках, даже не желание, а надобность написать книгу воспоминаний возникло у меня давно. Однако принять решение и начать творческие действия, всегда оттягивала, сформированная годами черта характера подходить к любому делу с большой ответственностью…».


Литературное Зауралье

В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.


Государи всея Руси: Иван III и Василий III. Первые публикации иностранцев о Русском государстве

К концу XV века западные авторы посвятили Русскому государству полтора десятка сочинений. По меркам того времени, немало, но сведения в них содержались скудные и зачастую вымышленные. Именно тогда возникли «черные мифы» о России: о беспросветном пьянстве, лени и варварстве.Какие еще мифы придумали иностранцы о Русском государстве периода правления Ивана III Васильевича и Василия III? Где авторы в своих творениях допустили случайные ошибки, а где сознательную ложь? Вся «правда» о нашей стране второй половины XV века.


Вся моя жизнь

Джейн Фонда (р. 1937) – американская актриса, дважды лауреат премии “Оскар”, продюсер, общественная активистка и филантроп – в роли автора мемуаров не менее убедительна, чем в своих звездных ролях. Она пишет о себе так, как играет, – правдиво, бесстрашно, достигая невиданных психологических глубин и эмоционального накала. Она возвращает нас в эру великого голливудского кино 60–70-х годов. Для нескольких поколений ее имя стало символом свободной, думающей, ищущей Америки, стремящейся к более справедливому, разумному и счастливому миру.